Я встретил ее на Пушкинской площади. Она подлетела, веселая и разгоряченная (из кафе «Лира»), и попыталась чмокнуть меня.
Я, отстранив ее, произнес:
— Нам надо расстаться. На это есть причины.
Она поникла. Видимо, ожидала удара.
И сказала очень спокойно:
— Вот так всегда. Выходит, это судьба.
И попросила:
— Я у подруги живу, на Бронной. Ты проводи меня, мы там расстанемся.
Молча спустились по Малой Бронной, повернули направо и там, во дворе старого трехэтажного дома, обнялись в последний раз.
Над нами — ночное небо, темное, почти без звезд. Лето 72-го.
Какая бездонная советская бездна!
Сидим на скамейке, держась за руки. Потом, не сговариваясь, встаем и расходимся.
Когда я шел назад к Пушкинской, чувствовал громадную грусть, но и великое облегчение: «Прощай, Марина!»
В последний раз увидел ее в сентябре того же года. Увидел из-за занавески черной «Волги», которая везла меня в аэропорт «Внуково». Я сопровождал видного арабского гостя, переводил ему в ЦK КПСС и Комитете солидарности с народами Азии и Африки. Мы говорили о славном будущем советского народа и о том, что наша страна — надежда всех трудящихся мира. Что если бы не война — мы уже были бы первыми и т. д.
Недалеко от «Внуково» — рощица берез, тронутых сентябрьской желтизной. А вдоль опушки, у обочины шоссе, шла она, и с ней за руку — невысокий юноша в джинсах и кепке, по виду — итальянец. Я сразу узнал Марину и без труда определил ситуацию: наверное, она нашла его в зале ожидания аэропорта и предложила свои услуги.
Торговались они, видимо, недолго, и вот — направились в рощицу.
Эх, Марина…
БОТКИНСКАЯ БОЛЬНИЦА
(апрель 73-го)
Боткинская больница, глухая ночь. Храп соседа по койке.
Что это? Почему я здесь?
Да-да, я заболел желтухой. Меня кладут с температурой под сорок, с пожелтевшими склерами, а я все думаю: «Где мой Египет? Как идет оформление?» Документы отправлены в «Десятку», жду приказа. Расчет таков: в июне сдаю последние выпускные экзамены и еду в Египет на два года лейтенантом, опять-таки военным переводчиком. Понятно, что основная группа советников разогнана, но все же в Египте остались русские хабиры — в ракетных, авиачастях. Они готовят страну к ближайшей войне с Израилем, и с ними — переводчики.
Думаю так: пробуду там два года, покайфую в Наср-сити, на повышенной зарплате, и, посвежевший, в двадцать пять лет вернусь в Москву: начну работать в МИДе или какой-нибудь другой конторе с загранвыездами, конечно же, вступлю в партию — и будет прекрасная, спокойная жизнь, которой нет конца, как нет конца брежневской эпохе, как не видно конца всей этой стабильности.
