Еще там была — дворовая компания, люберецкая шпана. И бесчисленные соития на полянах, в подворотнях, под платформами вокзалов.
Ей было восемнадцать, и она занималась «этим» три года.
Приезжала в Москву, поджидала иностранцев у интуристовских отелей. Что не мешало ей спать с фарцовщиками и членами той особой теневой тусовки, которая созревала в недрах углубляющегося брежневского маразма.
— Я кончала университет по минетам, — говорила она с неловкой улыбкой.
Рассказала, как в центре Москвы охотилась на итальянцев, французов, финнов.
— Но лучше всех бундеса, — затянулась она «Явой», — они больше всех платят.
Она то и дело произносила: «батник», «Левис», «самострок», «капуста».
А я внимал зачарованно. Это был другой, пугающий и манящий мир.
Она рассказала, как Жора-фарцовщик взял на хранение ее шмотки и продал их. Она осталась без запасов одежды. Пропало все богатство — две пары джинсов, три батника, кружевное белье и итальянские сапожки. Хуже всего, однако, потеря косметики. Без мешочка с косметикой она чувствует себя неполноценной. Какой-то недоделанной.
В ту ночь она выпила две бутылки «Солнцедара», заводила одну и ту же пластинку раз пятьдесят и настойчиво повторяла, что так жить нельзя, что лучше умереть.
Все повторяла и повторяла:
— Так жить нельзя.
К сожалению, я не мог помочь ей деньгами. Я был студентом на предпоследнем курсе и почти все египетские накопления потратил на радиолу «Эстония».
Жизнь в совке была скудна. У меня была одна пара импортных чешских ботинок, я носил джинсы «Клонарис» из Египта, демисезонное венгерское пальто и шапку из лапок песца, которой было лет десять. Лучшим моим аксессуаром были часы «Сейко» за двадцать три египетских фунта с граненым кристаллическим стеклом. Марина стала приходить почти каждый день и удивляла новыми сексуальными фантазиями.
Выпив вермута, она заставляла ставить одну и ту же песню — «Миссис Робертсон» Саймона и Гарфункела. И когда эта песня звучала десятый или пятнадцатый раз подряд, мне начинало казаться, что я схожу с ума. Она же при словах «миссис Робертсон» впадала в транс и просила подлить вина.
Наш роман длился месяц, а может, два. Она была блядью, и что с того? Это не умаляло моего чувства.
Пару раз она намекала, что ей нужны деньги, что ее в очередной раз обворовали. Но я действительно ничего не мог ей дать.
В глубине души я понимал, что такая ситуация не может длиться долго. Что она никогда не уйдет с панели.
Потом ее забрали в милицию. Завели какое-то дело о центровых фарцовщиках и проститутках.
