Чтобы отогнать от себя раздражающее видение, Ларсен заводит речь о другом:
— Следующий раз обязательно пересмотрю договор с компанией. Хлопот не оберешься, а платят мало.
— Сейчас многих увольняют, сам знаешь.
Здравое замечание Олафа, в котором сейчас говорит только дух противоречия — он унаследовал его от матери, — вызывает неоправданно гневную вспышку капитана. Он запальчиво стучит кулаком по столу:
— Люди всегда будут есть рыбу, компании всегда будут нужны рыбаки. Уж нас-то не оставят без работы.
Но какой толк в споре, если на твои доводы никто не возражает! Олаф упрямо молчит. Без всякого перехода Ларсен продолжает:
— Прикажи раздать ром...
— Кому?
— Да команде, черт побери! Кому же еще!..
Выходя, Олаф наталкивается на Мишеля. Кок сидит на палубе с котом на руках.
— Эрику все хуже, — говорит он, прежде чем Олаф успевает спросить о больном.
Пустая консервная банка катится по палубе и, запутавшись в снастях, останавливается у борта. Оба собеседника машинально провожают ее взглядом.
— Внеочередная раздача рома, — объявляет Олаф.
Протяжно свистнув, Мишель опускает на палубу кота; тот сейчас же устремляется к консервной банке... Следом за Олафом кок спускается по трапу, ведущему в кубрик.
Старик Петер, сидя на койке, забивает трубкой гвозди, вылезающие из подметки.
— Сколько плаваю, ни разу не видел, чтобы в такую погоду били кита.
Все молча слушают. Большинство лежит на койках, но никто не спит.
Один рыбак гадает на замусоленных картах, двое играют в кости.
Старик продолжает:
— При такой погоде кит в глубину идет, попробуй-ка, достань его... — При виде входящего Олафа он умолкает.
Молодой помощник капитана подходит прямо к койке больного. Из-под одеяла, натянутого до самого носа, виднеются только лоб и блестящие от жара глаза.
Олаф молча смотрит на него:
— Больше не стонет?
— Перестал недавно, — отвечает юнга Эдмунд. Юнга мал ростом даже для своих одиннадцати лет. У него рыжие взлохмаченные волосы, курносый нос с огромными ноздрями, все лицо покрыто веснушками, хороши только большие зеленые глаза.
Олаф приподнимает край одеяла и тотчас опускает его. Больной протяжно стонет. В кубрике стоит напряженная тишина, слышно только поскрипывание обшивки корабля, завывание ветра на палубе, тяжелое дыхание матросов да стук раскатившихся по полу костей. Но вот раздается звяканье фляги и стаканов — Мишель несет их в одной руке. Входя, повар нагибает голову, чтобы не стукнуться о притолоку:
— Налетай...
