И тут это произошло – время остановилось. Оно слилось с самолете в каком-то экстазе спаривания, и я почувствовала способность постигать вечность и обманывать границы бытия.
Понятно, что я не такая дура, чтобы реально поверить, что время остановилось и что, стало быть, замерли физические процессы в моем организме и отступила угроза старения (кстати, почему «угроза»? – мне так даже очень хочется побыть старушкой). Нет, я знала, что сердце продолжает отсчитывать свой ритм, который даже усилился от захватившего меня чувства, и что волосы мои продолжают неумолимо, медленно, но верно седеть и в данный момент.
И все-таки… Иллюзия была полной и сногсшибательной (и, наверное, могла бы и в самом деле сбить меня или моих соседей по хвостовой части с ног, если бы стриженый ежиком стюард незадолго до этого не попросил нас всех пристегнуть ремни).
Итак, мне показалось, что время остановилось.
На моих часах (которые я не перевела с момента вылета, да и не собиралась переводить, чего не делаю никогда ни в каких путешествиях, свято блюдя ход стрелок родного дома) была точная комбинация ожидаемого прибытия нашего самолета в пункт назначения (к слову, это был Нью-Йорк) по местному времени – шесть часов и пять минут утра. При этом на самом деле самолет приземлится в Нью-Йорке в шесть ноль пять утра только через семь часов.
И это значит, что весь отрезок между тем моментом, который зафиксировали мои часы, и моментом прибытия для меня, подглядевшей игру неумолимых стрелок и постигшей ее значение, будет оставаться шесть часов и пять минут. Утра, соответственно.
И мрак за грязноватым стеклом иллюминатора, этакий предрассветный мрак, как бы вторит мне в унисон и чуть-чуть с хрипотцой:
– Попробуйте меня разогнать! Попробуйте-ка! Ан, не выйдет! Кишка у вас тонка.
В общем, все замерло.
Я постигла вечность.
И тут же мне стала ясна природа моей болезни (правда, сейчас мне кажется, что я здорова как никогда): в моем разуме схлестнулись два встречных потока сознания. Схлестнулись и замерли в экстазе, как мой самолет в остекленевшем времени на уровне нескольких тысяч километров над землей. И ни один из них не одержит победу. Потому что я этого не хочу.
Потому что я хочу лететь в самолете и дальше, лететь вечно – как если бы в нем хватило горючего навсегда-навсегда.
«Я» и «не я» спарились в уязвимых недрах моего черепа. И это в нем гудит реактивный двигатель и заставляет меня держаться на лету.
И если мой врач скажет мне, что гармония между болезнью и здравием невозможна, я пошлю его в Америку. Или в задницу – вечное пастбище для непрофессионалов.
