Сегодня на завтрак я съел два яйца. Вообще-то я очень беден, так что и это для меня большая роскошь. Но я не наелся.
Это странно, ведь часто я вообще забываю позавтракать. И пообедать, и поужинать тоже зачастую. Я много работаю и за делом аппетит как-то притупляется, словно тушуется и стесняется о себе напомнить, осознавая важность священнодействия.
Не удивляйтесь этому слову. Это не преувеличение, а реально значимый для меня термин. Я ведь сын священника. И сам чуть не стал священником. А теперь весь свой религиозный пыл я перенес в свое художество. И, честно признаюсь, мне оно кажется самой достойной из религий.
А сейчас я почему-то очень хочу есть. Я пришел работать в поле. Хочу еще раз попробовать изобразить колосья. Что-то они мне еще пока не даются в своем уже сочном, но пока еще только предчувствии спелости. Зато они пробудили у меня нешуточный голод. Хочется теплого хрустящего хлеба. Крестьянского, только крестьянского. Замешанного в пьянящей пахучей утренней дымке французской деревни. И кажется, что пока я не вгрызусь в вожделенную корочку, кисти не будут меня слушаться ни за что. Вот незадача!
Впрочем, то, что я голоден, это еще и хорошо. Потому что теперь мне хочется изобразить мой голод. Нарисовать его так, чтобы каждый человек, глядя на мою картину, ощутил спазмы в желудке.
Чтобы ему захотелось принюхаться к моим колосьям, впиться в них зубами и закричать от ярости разочарования, ведь во рту останется лишь вкус застарелой краски (я уверен, что застарелой, ибо, пока я жив, мои картины вряд ли будут выставляться в галереях), а вовсе не хрусткого каравая.
И мне так этого хочется сейчас, что я облизываю кисть, всасываю вонючую влагу, которой пропитаны ее волоски. Это омерзительно, но может обмануть мой желудок, который набросится на добычу и не сразу распознает подлог.
О, они все думают, что я болен. Что я сошел с ума. И я не удивлюсь даже, если они сейчас здесь, в поле, спрятались и следят за мной исподтишка.
Им бы только доказать мою невменяемость. А там они уничтожат мои картины. И уже никто и ничто не нарушат спокойствия других живописцев. Тех, которые думают, что я пишу неправильно и размываю сами представления о приличном искусстве.
Вот, вы видите? Моя кисть сейчас сочится не краской, а моей слюной. Потому что я был голоден, а вы меня не накормили. Потому что я умирал в безмолвии поля и своего одиночества, но вы не спасли меня. Как вы не спасаете никого и никогда. Потому что вы вообще не способны спасать. Вы можете только убивать.
