— Отчего гонца не прислал?
— Дак не вышла задумка.
— Ну и известил бы.
— К чему? Ить решили же: коли гонца не будет, ты уведешь полки в Обережную. А мне там каждый человек был нужен. С каверзой ничего не вышло, но мы и так, честным оружием сумели пустить кровушку ворогу, — говоря это, Виктор скосил взгляд на Бояна. Ну-у, боярич, тебе не угодишь. Не по чести плохо. Честным оружием, кабы ни еще хуже.
— Хорошо погуляли? — А вот Градимир доволен. Такое впечатление, что после того как он увидел живого Добролюба ему уже ничто не испортит настроение.
— Неплохо получилось. Мне так думается, что более трети полка мы либо поранили, либо на тот свет спровадили.
— И все это честным оружием, — Боян буквально сочился желчью. Нет, ну что ты будешь делать.
— Дак ить мы в атаку не хаживали. Там гранатку кинем, там стрельнем, там волчью яму устроим, опять же чуть не половину ихнего пороха извели. Тайно пробрались в их лагерь и подорвали, но тут тоже все честь по чести, военной хитростью то деяние называется.
— Ты кто такой, чтобы о чести рассуждать!? — Вяткин младший даже вскочил на ноги, вперив гневный взгляд в Добролюба. Достал! Да сколько можно!?
— Я тот, кто за обиду виру кровью берет, боярич. Уже брал и случись, снова возьму.
— Добролюб, — ну вот, опять воевода вынужден встрять между этими двумя. Не следовало доклад принимать в присутствии Бояна, но не гнать же в самом деле, тот уж здесь был, когда десятник заявился.
— Уж не угрожаешь ли ты мне? — Ага, поди успокой лучше зятя.
— И в мыслях не было, — тут же открестился Виктор, чем удивил Градимира.
Вот в начале это был тот Добролюб, которого он знал. Сказал обидное слово, получи ответ, восхотел большего, получишь и больше. А тут… Что это? По всему выходит, он как бы уступает Бояну, на попятную идет и чуть не жалеет о резкости что позволил себе попервах. Чудны дела твои Боже.
— А как же понять твои слова? — Не хочет униматься этот молокосос. Спокойно. Это точно будет лишнее.
— То ты у гульдов поспрошай, боярич. Они тебе все доподлинно разъяснят, — устало вздохнув, проговорил десятник.
— Добролюб! Много на себя берешь.
— Опять казнить станешь, воевода? — Вот ведь. Уж второй раз за последнее время кроме свирепости он еще что-то иное видит в лице этого зверя в человеческом обличии. Неужто не показалось и в страшном оскале видится горестная улыбка? — А давай. Чего уж. Подумаешь висельник, что верой и правдой долг свой выполняет. Родня она завсегда ближе будет. Вот заместитель твой тут про честь рассуждает, а по чести ли то, что он тут творит? Чего на меня глядишь? Нешта не вижу, что обозлить меня хочешь да под суд подвести.
