– Привет, дорогая! – весело сказала я. – А мы тебя уже встречаем!
С этими словами, не позволяя Алене опомниться, я быстро потащила ее вниз. Девчонка, испуганно озираясь, семенила за мной, подгоняемая толпой. Внизу она попыталась было затормозить и вырваться из моей хватки, но это у нее не получилось.
– Рома! – обернувшись, жалобно закричала она.
Рома Колесников, опешив от неожиданности, издали увидел свою подругу, к которой со стороны второго входа уже спешил ее отец, и шагнул назад. Лицо Шишкова было суровым и сосредоточенным. Я немного волновалась, готовясь предотвратить возможное рукоприкладство с его стороны. Шишков подошел к дочери, смерил ее тяжелым взглядом, под которым она вдруг сжалась в комочек и даже чуть присела. Шишков взял ее за подбородок и высоко приподнял его, продолжая сверлить обличающим взглядом.
Он не произнес ни слова, только смотрел на нее с минуту, после чего отвел глаза и, взяв дочь за руку, так же молча повел ее к выходу из здания вокзала. Я держала Алену с другой стороны, но она и так покорно шла с нами, не сделав ни единой попытки вырваться и глядя в пол.
Сев в такси, мы так же молча доехали до ожидавшего нас вертолета, погрузились в него и отправились в Тарасов. Шишков упорно хранил молчание, Алена изредка предпринимала робкие попытки заглянуть ему в лицо и слабо улыбалась, но Шишков сурово игнорировал эти заигрывания.
Поблагодарив пилота и рассчитавшись с ним, Шишков усадил дочь в машину, и мы поехали в Алексеевку. Первой, конечно, выскочила Алиса, не сдерживая слез. Однако по строгому выражению лица мужа и виноватому – Алены она почувствовала что-то неладное и не стала бросаться к дочери с причитаниями и восклицаниями.
– Мама… – первой заговорила Алена. – Мама, я не хотела тебя расстраивать…
– Идем в твою комнату! – в первый раз за все это долгое время обратился к дочери Шишков.
Вся троица направилась в комнату Алены, и за ними захлопнулась дверь. Вот тут уже Шишков позволил наконец своим чувствам выплеснуться наружу – по полной программе! Отрываясь за время своего вынужденного молчания, он взахлеб высказал дочери все, что о ней думает, а также проинформировал ее, какие перспективы ее ожидают после столь непотребного поведения.
Я еще никогда не слышала, чтобы Эдуард Борисович так ругался! Голос Алены, вопреки обыкновению, был очень тихим, она почти не пыталась возражать отцу. Слушать этот «разбор полетов» мне совсем не хотелось, и я отправилась в свою комнату. Бурный разговор продолжался еще около часа, и итогом его, как я потом узнала, стало помещение Алены под домашний арест, запрет на «живое» общение с друзьями, не говоря уже о Колесникове, полное лишение ее наличных денег, а также перевод ее на домашнее обучение. До тех пор, пока она не образумится.
