Можно без преувеличения сказать, что его самого я боялся не меньше, чем его врагов, и потому не зря маскировал его с такой любовью и почтением, чтобы тем самым скрыть и свои собственные прегрешения. Позже, когда я признался в этом Мод, она посмеялась надо мной и моей «врожденной наивностью». Я не хотел бы отягощать повествование чересчур многословными рассуждениями, но все-таки должен выделить один важный аспект: литература — это опыт, который зачастую описывают и предлагают постороннему вниманию люди неопытные. Вот так и я сидел вечерами в своем бунгало у пятнадцатой лунки — «Что за блядство!» — и писал свою книгу, опираясь на ничтожный жизненный опыт, гораздо более красноречиво обобщенный джентльменами в бункере. И написание книги само по себе было опытом — опытом когда-нибудь должно было стать и чтение. Связь между жизнью и литературой в некоторых случаях нерасторжима, одно обуславливает другое так, что человек непосвященный различить их уже не может. То же самое порой можно сказать и о том, кто держит в своей руке перо. Литература дарит утешение и награду, это дисциплина увечных, искусство неудачников. Мы бежим, так называемой, действительности и создаем другую, которая, в свою очередь, делает первую более убедительной, и наоборот. Кстати говоря, вся жизнь, в конечном итоге, становится искусством. Пребывание в этом непорочном круге дарило мне счастливое опьянение, которое не шло ни в какое сравнение с опьянением от пары напитков, пропущенных в баре.
Так, приучая себя к дисциплине и порядку, я скоротал лето. Попытки связаться с Мод становились все более редкими и случайными — на мои звонки она все равно не отвечала. Одно время я даже думал, что больше ее уже не увижу. Я безупречно выполнял свою работу, но, несмотря на плотный график, всегда находил в себе силы писать по вечерам. Любой писатель позавидовал бы моему загару. В лучах ослепительного солнца на зеленых просторах я управлял большими машинами с утра до вечера. Кстати, именно тогда, посреди фервея,[12] мне впервые почудилось, что меня рассматривают через оптический прицел. Я сидел высоко на самой большой машине, в шортах, майке и кепке с наушниками на голове — у всех на виду, легкая добыча для снайпера. Я бы даже не понял, что произошло, не услышал бы выстрела. Я бы просто почувствовал жжение, быть может, увидел рану, кровь; сознание стало бы медленно угасать, а машина, потеряв управление, поехала бы дальше, закопалась бы в бункере — «Вот ведь сука какая!» — или взбесилась на грине.
