– Это я! – раздался в наушнике голос Киры. – Я уже на базе. Не сердитесь, я пробила колесо… А куда все подевались?
– Поговорим позже, я занят! – ответил Ворохтин и заложил крутой вираж, пытаясь оторваться от преследователей.
– Ворохтин, не делай глупостей! – донесся сквозь вой мотора крик Саркисяна.
Расстояние между лодками увеличилось, но ненамного и ненадолго. Вскоре преследователи поравнялись с ним. Теперь обе лодки шли рядом, словно на параде. Ворохтин упрямо смотрел вперед, демонстративно не желая вступать в разговоры с Саркисяном.
– Ты делаешь себе только хуже! – крикнул Саркисян. – На тебя заведено уголовное дело, и все свои действия ты должен согласовывать с милицией!
Обе лодки промчались мимо Третьего острова. Ботаник, стоя на высоком обрыве, отдавал честь.
– Гражданин Ворохтин! – раздался голос старшего лейтенанта Зубова. – Вы нарушили подписку о невыезде!
Ворохтин чуть потянул рукоятку управления на себя, и его лодка слегка ударилась в борт второй лодки.
– Ох, доиграешься ты у меня! – закричал Саркисян. – Кровавыми слезами плакать будешь!
Сержант, сидящий на корме, прибавил газу, и оперативно-съемочная группа ушла вперед, оставляя за собой брызги и бензиновую гарь.
Окутанный дымом остров надвигался огнедышащей громадой. Сухие ели полыхали как факелы. Языки пламени напоминали развевающиеся флаги, поднятые над островом победителями. Дым, вытесняя туман, стелился над водой. Моторка, идущая впереди, нырнула в него и исчезла из виду.
Ворохтин еще раз, но уже без всякой надежды, попытался связаться с Бревиным. «Неужели он сгорел заживо? А может быть, увидел надвигающийся пожар и кинулся в воду? Намочил радиостанцию и потому не отвечает…»
Он едва успел сбросить скорость и круто повернул в сторону, иначе бы неминуемо врезался во вторую лодку, которая покачивалась на волнах в нескольких метрах от берега. Все ее пассажиры, забыв на время про Ворохтина, молча смотрели на жуткое и в то же время притягательное зрелище. Пожар пожирал последние уцелевшие ели и сосны на дальней стороне острова, лес трещал и стонал, словно в агонии мучилось могучее живое существо. Некогда живописная полянка на краю обрыва, где была установлена камера, превратилось в мрачное, дымящееся пепелище, окруженное обугленными стволами. На одном из них все еще висели почерневшие детали камеры, расплавленные и деформированные от жары. Казалось, что час назад на это место высадилось жестокое, дикое войско. Уничтожая все, что оказывалось на его пути, оно прокатилось через весь лес, оставив за собой мертвую пустыню.
