— Поскольку ваша экспедиция не совсем обычна и предпринимается, судя по всему, с согласия ваших теперешних хозяев..
— Следовательно? — быстро спросил Гамлер.
— Мне надо подумать.
— К сожалению, у вас недостаточно времени, господин Арканов, — жестко выговорил Гамлер. Этот человек менялся на глазах, как хамелеон, мгновенно превращаясь из внимательного собеседника в грабителя с большой дороги. — Мои условия: вы показываете место так называемых сокровищ и уходите. Безопасность гарантирую. Как вы полагаете, для успешного осуществления экспедиции роты отлично подготовленных специалистов достаточно?
— Пять. Вы недооцениваете местных условий. Сопки, знаете, тайга и все прочее, — невозмутимо уточнил отец и посмотрел на меня. Голос его дрогнул: — А вот что мне с тобой делать, Клим, ума не приложу.
— Это предусмотрено, — Гамлер дружески кивнул мне, — он пойдет с нами. Надеюсь, вы, молодой человек, усидите на верховой лошади?
Он сказал это с таким искренним участием, с такой заботой обо мне, словно только и думал о том, чтобы сделать отцу приятное. Будь я немного постарше, я наверняка сумел бы уловить в этом голосе нечто общее с голосом человека, захотевшего отведать курятины. «Милый, тебе не жестко?» — ласково спрашивал человек, укладывая петушка на чурбан и занося над его шеей топор… Но я многого тогда не понимал, лишь увидел, как обмяк мой отец, как изменилось его лицо. Он медленно поднялся, Гамлер тоже встал, их взгляды встретились. Отец тихо сказал:
— Со временем вас расстреляют, господин Гамлер.
— О, разумеется! — живо подхватил подполковник. — Но, очевидно, вместе с вами, товарищ Антон. Итак, до завтра. Бежать не рекомендую.
«Мой отец трус!» — вот первая мысль, которая ужалила меня, как только белогвардеец вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Будто оглушенный, стоял я и смотрел на деревянного божка. Непоправимая, страшная беда свалилась на мои плечи.
Отец ходил по комнате, заложив за спину руки, скрипели половицы под его ногами. «Трус, трус», — на разные лады выговаривали половицы. «Трус, трус», — противно попискивала на окне прошлогодняя оклейка.
Теперь на Матросской хоть не показывайся. Если раньше там говорили обо мне: «Тот, у которого убили мать», то теперь будут говорить: «Тот, у которого отец предатель и трус». Откуда свалились на меня эти страшные слова? Ведь каких-нибудь полчаса назад я с восхищением смотрел на своего отца, радовался каждой его реплике. И вдруг я увидел, что отец испугался, испугался сильно. Я был мальчишкой, и сердце у меня было как у всех мальчишек — оно не признавало компромиссов.
