— Вы что здесь делаете? — приглушенно спросил грузчик. Он был чем-то сильно возбужден, голос у него прерывался, как у человека, пробежавшего несколько верст без передышки.
— Мы идолов ищем, — начал было я, но Коська потянул меня за рукав, и я замолчал на полуслове.
— Вот что, идолы, ползите вниз, — тяжело переводя дыхание, сказал Семен, — да не задерживайтесь, а то сейчас полыхнет — небу станет жарко!
Семен исчез в кустах. Я озадаченно посмотрел на своего приятеля.
— Чего он, Коська?
— А я откуда знаю? — буркнул Коська. — Сказано ползти, ну и ползи, а то сейчас такое начнется…
Он, не договорив, втянул голову в плечи, шмыгнул в кусты. Я кинулся следом, и тотчас слезы брызнули из глаз: больно шлепнуло веткой по носу. Коська, не оглядываясь, продирался сквозь пожухлый кустарник.
Мы бежали, будто за нами гнались по пятам, и остановились лишь тогда, когда показалась первая хибарка Рабочей слободки, утонувшей в сизо-черном тумане. Скособоченные окошки хибарки тускло светились, пахло дымом и паленой шерстью.
— Ты, Клим, бежи сейчас домой, — хрипло приказал мне Коська. Глаза у него блеснули при этом. Мне стало жутко. — Иди скорее, а то потом не доберешься. Семен брехать не станет.
Было видно, что он о чем-то догадывался, но со мной не хотел делиться. Не доверял. Это меня обидело, и я, рассердившись, ушел. Уже подходя к своему музею, этой ненавистной гробнице, я вдруг вспомнил, что не был дома с самого утра.
На освещенной занавеске четко обозначился человеческий профиль, дрогнул и пропал. Подтянувшись на руках, я заглянул в окошко. Отец быстро ходил от окна к двери, губы у него шевелились — должно быть, по обыкновению, говорил сам с собой. Временами он беспокойно посматривал на часы и снова начинал ходить, беззвучно шевеля губами. Мне стало жалко его, подумалось даже, что не очень-то хорошо огорчать его. После смерти мамы он сильно постарел. Побелели виски, будто, бреясь, он коснулся их помазком, да так и забыл стереть мыльную пену. Я часто замечал, что, сидя за столом над рукописями, он думал о чем-то печальном и мысли его были далеко-далеко от работы. А тут еще я совсем от рук отбился… О чем он думал сейчас, что шепчут его губы?
Я осторожно оттолкнул нижний квадратик рамы, где взамен стекла торчала думка с медвежонком, вышитым мамиными руками, и приложил к образовавшемуся отверстию ухо.
— Десять минут прошло, — отчетливо услышал я. Отец посмотрел на часы, нахмурился, — девять… Неужели он у казарм? Носит же его нелегкая!
