Еще только брезжил рассвет, когда Матвей, один из слуг Вишневецкого, проснулся. Ему почудилось сквозь сон, что кто-то громко стонет невдалеке. Матвей прислушался. Все было тихо.
— Тьфу! Наваждение лукавого! — пробормотал он.
Голова его уже склонялась к подушке, когда стон явственно прозвучал в тишине, нарушаемой только легким храпом спящих.
— Кто стонет? — спросил Матвей.
— О, Господи! Иисусе Христе! Не приведи умереть без покаяния!
— Это, никак, ты, Григорий?
— Ой, я! О-ох, моченьки моей нет!
— Недужится?
— Смерть моя приходит.
— Полно тебе.
— Ой, нет! Чую! Добрый человек!
— Ась?
— Сделай Божескую милость…
— Ну-ну?
— Сбегай за попом: покаяться хочу…
Матвей поскреб затылок.
— Гм… Рад бы, да ведь ты русской веры, где же попа-то найдешь? Нет близко. Я сам год уж из-за того в храме Божьем не бывал.
— Позови хоть латинского — все равно поп…
— Разве что… Сходить к езувиту панскому, что ль?
— Сходи, добрый человек! На том свете за тебя буду Бога молить.
— Да уж ладно, схожу… Эх, жизнь! — добавил Матвей, раздосадованный и тем, что приходится оставить надежду на сон, и тем, что вот вдруг ни с того ни с сего помирает молодой парень-здоровяк, и тем, что надо идти будить «езувита».
Одеваясь, он с завистью глядел на сладко похрапывающих сотоварищей и излил свое раздражение возгласом:
— Чего, черти, дрыхнете! Тут душа христианская с телом расстаться готовится, а они спят, что безногие!
Почему безногие должны спать особенно крепко, этого, вероятно, не разрешил бы и сам Матвей, но окрик подействовал: кое-кто зашевелился и осведомился, что за шум. Скоро уже вся челядня пришла в движение.
Матвей побежал за отцом Николаем. Любопытствующие и соболезнующие окружили ложе больного.
Григорий, казалось, лежал в полузабытьи. Грудь его поднималась тяжело и неровно. По временам он открывал глаза, обводил взглядом стоявших у постели и вновь закрывал. Иногда он начинал метаться и неясно произносил какие-то слова. Вслушавшись, можно было разобрать: «Царевич… Бежал… Бориска…»
Случайно он шевельнулся сильнее, ворот сорочки открылся, и на груди его сверкнул драгоценными камнями большой золотой крест. Он тотчас же запахнул ворот, причем что-то похожее на испуг выразилось в его глазах, но крест уже был замечен окружающими, и они многозначительно переглянулись. В их взглядах можно было прочесть: «Истинная правда выходит, что он не простого звания — крест-то какой!»
