Вечером было грустно. Один. И стена.
14 августа.
Весь день идет зря. Ягоды нет в ГПУ (или не хочет принять). Кагановича нет (или не хочет принять). Пахомов[43] обещает предоставить квартиру в первую очередь, а когда — неизвестно. Как будет с детьми? Был Ильин-Женевский[44], он едет в Прагу…
24 октября
Вечер. 11 часов… Вчера и сегодня два хороших дня.
Вчера Ворошилов и Бубнов[45] уехали в Турцию. Большая делегация… Все работают. Все горят. Почему же меня держат перед холодной стеной… «Держат». Буду в таком случае активен сам: писать, читать, работать систематически над своим образованием (по истории и математике, история включает и философию). Пойду учиться в Университет. Такое решение зреет… То, что держат меня без работы, неприятно и для детей. Наташа говорит: «Все девочки могут сказать, кто их папа, а кто — мой?» Не знаю.
Это вовсе не стремление к чинам, а к тому, чтобы сознавать свое место в Социалистической стране.
Я бесквартирный. Это состояние доводит меня почти до физической тошноты. Главное, не видно просвета. Вот записка Кагановича. Да разве они понимают?!
Вопрос о смерти, мучивший меня много лет, мешающий и писать, и работать, и прямо, без изгибов жить, кажется, приходит к разрешению. Смерть неизбежна. В ней я так же неповинен, как в рождении. Надо только смотреть решительно ей в глаза и приготовиться уйти не вяло и кое-как, врасплох, а приготовившись, устроив детей. Главное — устроить детей. Это трудно (в Европе кризис хозяйства, у нас кризис культуры, а воспитание — первое дело культуры). Если их устрою, тогда — сколько угодно! Не побоюсь тлена и могилы. Тогда будет уж другая забота: уйти с презрением к небытию… Теперь надо много записывать. Все для дочерей!
25 октября
Сказали, наконец, что квартира может быть предоставлена в 4 комнаты. Предложил поселить с нами Наташу (что очень необходимо в воспитательных целях). Натолкнулся на решительный протест со стороны жены. Вот так утро!
19 ноября
Всеми покинут. В большом живом городе — один. Упорно никто не говорит со мной о работе. Был у Орджоникидзе. Говорит, что Сталин меня любит, хорошо ко мне относится. Быть может. А почему же все остальные носы воротят? Исторгают из жизни, делают чужим.
Детей, Лену и Олю, устроил в лесную школу. Сердце щемит без них.
Живем на новой квартире и каждый день в мещанстве совершаем прогресс: то скатерки лучшие на столе, то после долгих трудов добьемся какого-нибудь мастера или рабочего, который, не торопясь, что-нибудь улучшит в нашей квартире.
