Тогда он встал на середину комнаты, вот так зажмурился и начал рассказывать про свое любимое «Белое покрывало»>1:
Позорной казни обреченный,
Лежит в цепях венгерский граф.
Своей отчизне угнетенной
Хотел помочь он, гордый нрав
В нем возмущался: меж рабами
Себя он чувствовал рабом —
И взят в борьбе с могучим злом,
И к петле присужден врагами…
Никто! Никогда! Я не слышал, чтобы так читали. Даже по радиву. Все замерли. Я к Ане прижался.
А дедушка сразу стал молодой и красивый. Как на фотокарточке.
Мать говорила, утешая:
Не бойся, не дрожи, родной!
Я во дворец пойду, рыдая, —
Слезами, воплем и мольбой
Я сердце разбужу на троне…
Я смотрю на маму. У нее дрожат губы. Если бы здесь был наш рояль!
А у бабушки такое лицо — как в церкви.
Коль в черном платье буду я,
Знай, неизбежна смерть твоя…
Но если в покрывале белом
Меня увидишь над толпой,
Знай — вымолила я слезами
Пощаду жизни молодой…
В комнате духота. Окна зашторены. Форточку открывать нельзя. Мы ведь на первом этаже. И во дворе все слышно.
Гудит набат, бежит народ.
И тихо улицей идет,
Угрюмой стражей окруженный,
На площадь граф приговоренный…
Граф ничего не замечает,
Вперед на площадь он глядит —
Там на балконе мать стоит
Спокойно, в покрывале белом!
И заиграло сердце в нем!
И к месту казни шагом смелым
Пошел он. С радостным лицом
Вступил на помост с палачом.
И ясен к петле поднимался,
И в самой петле улыбался…
Дедушка молча оглядел всех и тихо сказал:
— Зачем же в белом мать была?
О, ложь святая!
Так могла солгать лишь мать,
Полна боязнью,
Чтоб сын не дрогнул
Перед казнью.
Тут все стали хлопать в ладоши. И плакать.
Канешно, дедушке больше всего захотелось, чтобы мама поиграла на рояле. Но для этого надо было ехать в Сокольники. А дедушка по Москве гулять не может. За это ему влетит по первое число. Он теперь будет жить в другом городе. Совсем недалеко. В Твери. А к нам приезжать на воскресенье.
Только чтобы никто не видел.
На Никицкой в Большом доме живет Сумасшедший. Настоящий.
Он даже не разговаривает, а мычит.
Вот так: «Му-у…»
А потом воображает из себя дерево. Растопырит руки и стоит. Даже не пошевелится.
Тут в него пуляй чего хочешь.
— Псих ненормальный, — говорит про него Дворничиха. — Такой пришьет и не заметит.
А бабушка его жалеет. Она говорит: раньше он артистом был. Это у него от несчастной любви.
— Ни от какой не от любви, — спорит Дворничиха. — Показали ему в НКВД кузькину мать, вот он и спятил. Небось наклал в штаны-то.
Летом он выходит во двор прямо в халате. На ногах у него кальсоны с завязочкой. И рубашка без воротничка.
