— Нет, — покачал я головой.
Пилот вздохнул.
— Тогда держитесь покрепче, — посоветовал он, и, протискиваясь мимо ящиков, ушел в кабину.
Оттуда послышались приглушенные голоса, какие-то щелчки и стук. Потом чихнули моторы — раз, другой, послышался скрежет проворачиваемых винтов. Самолет мелко завибрировал.
Изогнувшись, я выглянул в окошко.
Круминьш все еще стоял неподалеку. Заметив мое лицо за плексигласом иллюминатора, он помахал мне рукой. В этот момент моторы извергли облачка синеватого дыма, взревели, и струей воздуха с Круминьша сорвало фуражку, которая, подпрыгивая, покатилась по полю. А он все махал и махал.
Самолет развернулся, двигатели заревели громче, тяжелая машина начала разгоняться, покачиваясь… А потом все вдруг провалилось куда-то вниз, и я почувствовал, что мы уже летим.
Владимир Вейхштейн,
Томск, 13 сентября 1942 года.
— Разрешите? — как и положено, громко и четко вопросил я, заглядывая в кабинет.
— Входи, — буркнул в ответ мой начальник. Я сделал шаг внутрь, не оглядываясь, закрыл дверь и, выпрямившись, бодро поздоровался. Не то чтобы майор НКВД Анищенко был поборником воинской дисциплины и строевых занятий, но за малейшую расхлябанность непременно журил. Очень неприятно журил.
— Ладно тебе тянуться, — снова пробурчал майор, поднимая наконец на меня взгляд и ощупывая пальцами верхнюю губу. — Проходи и садись.
Когда я только пришел работать, осенью прошлого года, у Анищенко под носом росли усы-щеточка, как у маршала Ворошилова. Однако ближе к лету майор их сбрил, потому как с усами он больше напоминал не красного маршала, а Гитлера. С тех пор прошло не меньше трех месяцев, но начальник все никак не мог смириться с отсутствием растительности на лице, а может, просто привык теребить губу.
Быстро продвинувшись по кабинету, я сел за стол майора в обычном месте — у верхней палочки буквы "Т", которой он был поставлен. Анищенко быстро дописал какую-то бумагу, сунул ее в папку и отодвинул в сторону. Кроме стопки похожих папок, чернильницы, старой чугунной лампы с завитушками и черного телефонного аппарата, на столе ничего не было. Впрочем, Анищенко тут же выложил из кармана пачку папирос. Настоящий "Казбек", а не рассыпуха из Сталинска, которую выдавали нам по карточкам каждый месяц.
— Закуривай, — устало разрешил майор, когда взял папиросу сам и сунул ее в угол рта, чтобы не мешала разговаривать. Он бросил "Казбек" и спички мне. Ничего себе! Такое случилось в первый раз. Нет, я не был в управлении самым плохим работником — просто еще слишком зеленым, чтобы быть на хорошем счету у начальства и получать от него такие знаки внимания. Однако теряться я не собирался. Когда еще удастся покурить хорошего табака? Быстренько закурив, я приготовился слушать, что же такого случилось, что целый майор вызвал меня к себе с самого утра и угощает "Казбеком". Явно все это не просто так…
