В наш дом попала бомба, но мы уцелели. На 1-й Советской разбила двухэтажный дом. Люди сидели в подвале. Дом загорелся, вторая бомба попала. Стены рухнули и все там заживо сгорели.
На 15-й линии у меня временно жила сестра. Там родственники ушли из квартиры и попросили дом присмотреть, а там была страшная бомбежка. Я утром пошел туда узнать, не случилось ли что с сестрой. Бегу смотрю — валяется кусок ноги. Подмышку его и дальше. Не привыкать трупы и их части собирать. Думаю, отнесу, может кого из родственников найду. А рядом дом разбит, все плачут. Спрашиваю: «Может это нога кого-то из ваших?» Они мне по шее надавали: «Ты что, мол, кощунствуешь». А я же хотел помочь, тащил ее метров сто.
К февралю 43-го в городе стало особенно голодно. За два-три дня до прихода наших в городе порядка не было. Некоторые немцы уже уматывали, а другие, пока начальство было занято своими делами, спешили повыгоднее заняться коммерцией. У них всегда было так: война — войной, а бизнес — бизнесом. И вот те немцы, которые сожительствовали с нашими женщинами, через них продавали какие-то вещи, продукты. Соседи узнали, что на макаронной фабрике есть мука, и немцы ее уже растаскивают.
Наши же женщины искали для немцев тех людей, у кого оставались ценные вещи: золото, в первую очередь, чтобы выменять на него муку. Немцы сами торговлей не занимались, а находили торгашей. Стоит где-нибудь в квартире мешок белой муки и у кого что есть, несут туда, кто колечко золотое, кто сережки…
И вот наши соседи, узнав, где немцы берут муку, пошли туда, пошел с ними и я. Вижу из-за угла к окну фабрики задом подъезжает огромная немецкая машина. В ней человек шесть-восемь — грузчиков. Стоит офицер, с ним по бокам два автоматчика. Один смотрит на Первомайскую улицу, другой — на Советскую.
А голод у нас уже притупил чувство страха. Большая группа людей, человек, может, 50, подвигается с одного угла к машине, другая — с противоположного угла. Грузчики таскают мешки в машину, а люди подвигаются все ближе. Немец вскидывает автомат и очередь под ноги, только комья земли со снегом летят. Люди отступают и прячутся за угол. Через некоторое время начинают снова подвигаться к машине.
Я стоял со стороны Майской. И вижу — мешок с мукой грузчики свалили с машины на противоположную от охраны сторону. То ли он упал у них, то ли хотели сами его замыкать. Один старик из толпы и говорит: «Я был на германской фронте еще в первую империалистическую, не боюсь, пойду». И вот дед добрался до этого мешка, за машиной так хорошо не видно, а автоматчик в это время следил за толпой. Дед стал мешок передвигать углами, поднять-то его, конечно, он не может. И уже половину протащил, когда автоматчик обернулся и увидел его. Немец — раз-два по мешку. А старик спрятался за мешок, одна только нога не помещается. Немец ему ногу и прострелил. Дед двигаться дальше не может. А мука, нам кажется, совсем уже рядом. Вызывается женщина — я, мол, дотащу. Подползла, и потащила за собой мешок, доволокла до угла. Он уже легче стал — из него часть муки высыпалась. Все набросились на этот мешок, рассыпали муку по снегу. В этой толкотне, все перемешалось — никому и горстки не попало.
