С тех пор мы, я и мои сестры, а иногда и другие ребята, с нашего двора, рассаживались на бордюрчике со своими мисками и ждали, когда немцы получат свои порции. И тогда подходили к повару. И если, что-то оставалось, он нам давал — в основном эта была каша или суп. Давал, конечно понемногу, но для нас полуголодных, это была большая поддержка…
Б. САФОНОВ. Самым важным местом в городе стала толкучка, ее называли «менкой», а иногда «обжоркой», так как там было все: вареное, пареное, жареное. Люди меняли там одежду, вещи, меняли в основном на продукты. Хлеб стоил 250 рублей булка. Пачка папирос или стакан махорки стоили 60 рублей. Столько же — стакан соли. Литр водки стоил 1000 рублей. Для сравнения: зарплата на табачной фабрике до войны была 280–310 рублей. Хлеб стоил 90 копеек за килограмм — черный, а белый — полтора рубля.
Многие ездили на менку в деревню.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Почти в каждом доме были мельнички. Если она ломалась, шли к соседям. На них мололи зерно, кукурузу, пшеницу, но пшеница была роскошью. Мельничку прикручивали к большой табуретке намертво. Крутить ее было очень тяжело. Мы сажали на табуретку деда — как груз. Но пока намелешь что-то, всю комнату объездишь. Главная еда была — кукурузнички, из этого грубого, крупного помола пекли пышки на сковороде. Масла не было, и они подгорали. Соседка мазала сковородку свечкой. Еще варили кашу из кабака. Постоянные разговоры с соседями: сладкий кабак был или нет. Главное желание: хотелось есть!
С. ЛЮБИМОВА. У меня было четверо детей, и их надо было кормить. Я стирала белье мыла полы. Что дадут за работу всему рада. Одна женщина со двора подсказала: «Ходи на пристань, там бывает плохой уголь, а им можно топить. Иногда наскребу ведро. Едва дотащу в гору. Поменяю его на кусок мамалыги — и детям. Так я бытовала.
Немцев я старалась избегать. Один раз к нам заехал во двор мотоциклист. Бабы сидели на скамеечке. Он у них стал что-то спрашивать. Они рукой показывают на мою квартиру. Слышу — стучит. Заходит, говорит: «Папа, папа». И показывает свою ширинку. Я испугалась. Думаю, сейчас приставать начнет: «Папы, — говорю, — нет мол». Он — свое. Оказалось, он просит штаны мужа, его порвались. Дала я ему брюки. А он просит свои зашить. Увидел, что у меня куча детей. Сел на мотоцикл, уехал. Вскоре приезжает. Штаны его готовы. Я быстро зашила, у меня машинка была, потому-то бабы ему на меня и показали. Достает кулек с конфетами и большую буханку хлеба. «Киндер, киндер», — кивает на детей. А потом показывает чуть выше колен и еще выше: «Киндер, киндер» — и машет рукой в сторону, как бы говоря — у него тоже дети есть.
