Вот я подруливаю к стоянке после какого-то очередного, четвертого или пятого, вылета. Хуан уже спешит мне навстречу, протягивает глиняный кувшин, улыбается:
- Пиво холодное.
Пиво, да еще холодное! С жадностью проглатываю несколько глотков. Хуан ставит кувшин на землю и помогает мне вылезти из кабины.
- Не надо, Хуан, - говорю я.
Он словно не слышит, отстегивает парашютные лямки и предлагает мне отдохнуть на аккуратно сложенных чехлах самолета под огромным расписным зонтом.
- С какого пляжа ты привез такой зонт? - удивляюсь я.
- Здесь на складе их сколько хотите. До войны под этими зонтами отдыхали пассажиры, ожидая воздушного рейса.
- А пиво откуда взялось?
- Пока вы летали, я сбегал в буфет.
Несмотря на все уговоры, Хуан продолжает обращаться ко мне на "вы", и тут, видимо, ничего не поделаешь. Дважды я пробовал пить с ним на брудершафт, и как только мы выпивали, Хуан виновато смотрел на меня.
- Я пил за дружбу, камарада Бореc, и, поверьте мне, я буду неплохим вашим другом.
- Почему "поверьте"? Почему "вашим"?
- Я буду неплохим другом, но позвольте мне все же обращаться к вам по-старому. Вы старше меня.
- Но мы же почти одногодки!
- Дело не в возрасте. Вы приехали из Советского Союза. Для меня советский человек - выше всех, кого я встречал в жизни.
- Но и ты и я - коммунисты!
Осмотрев самолет после очередного вылета, он присаживается рядом со мной. Вытирая масленые руки, молчит. Но я чувствую, что он хочет о чем-то спросить и не решается. Обычно так бывает, когда самолет не совсем в порядке. И я сам спрашиваю его:
- Ты хорошо осмотрел самолет?
- Как всегда.
- Ну что?
- Спереди, - неохотно говорит Хуан, - в капоте мотора четыре пробоины. Вы должны были видеть, кто стрелял по вашему самолету.
- Почему ты так думаешь?
- Судя по пробоинам, атака произошла на встречных курсах. К счастью, пули прошли только через капот, не повредив мотора.
- Да, досталось крепко, - говорю я. - Зато противнику я всыпал еще крепче, летать фашист больше не будет.
- Значит, это третий! - восклицает Хуан и его лицо выражает одновременно и радость и обиду. - Почему же вы сразу не сказали мне об этом, камарада Ворес!
Хуан возмущен. Он смотрит мне прямо в глаза, и, право, я чувствую себя неловко под этим прямым, честным взглядом. Он прав. И я корю себя за невнимательность. Хуаном владеет не праздное любопытство; он такой же боец, как и я, и все наши победы - общие победы.
Честность, искренность Хуана, его беспредельная, почти самозабвенная преданность делу кажутся исключительными. Иногда я думаю: мне повезло - и еще как! Я нашел не только надежного помощника, но и верного, преданного друга.
