У каждого прокурора в Нюрнберге был свой стиль допроса. Стиль Руденко отличался наступательностью, и, выражаясь спортивным языком, нокаут у него всегда превалировал над нокдауном.
Геринг и его коллеги по скамье с самого начала прибегли к весьма примитивному приему, для того чтобы посеять рознь между обвинителями четырех держав. Держась в рамках судебного приличия в отношениях с западными обвинителями, они сразу же пытались подвергнуть обструкции советского прокурора. Как только Руденко начал свою вступительную речь, Геринг и Гесс демонстративно сняли наушники. Но продолжалось это недолго. Стоило только Руденко назвать имя Геринга, как у рейхсмаршала сдали нервы, он быстренько опять надел наушники и через две-три минуты уже стал что-то записывать. А когда советский обвинитель закончил допрос Риббентропа, Геринг с жалостью посмотрел на бывшего германского министра иностранных дел и лаконично подвел итог:
— С Риббентропом покончено. Он теперь морально сломлен.
С не меньшим основанием Риббентроп мог сказать то же самое и в отношении Германа Геринга, когда тот возвращался на свое место после допроса, проведенного советским обвинителем. В Нюрнберге в то время распространился нелепый слух, будто Руденко, возмущенный в ходе допроса наглостью Геринга, выхватил пистолет и застрелил нациста № 2. 10 апреля 1946 года об этом сообщила даже американская газета «Старз энд страйпс». Такая дичайшая газетная утка многих из нас буквально ошеломила. Но меня тотчас же успокоил один американский журналист:
— Собственно, чего вы так возмущаетесь, майор? Какая разница, как было покончено с Герингом? Как будто ему легче пришлось от пулеметной очереди убийственных вопросов вашего обвинителя...
На следующий день, однако, падкая на сенсацию газета решила спустить свою выдумку на тормозах. Появилось сообщение о том, что не Руденко, а председатель Международного трибунала лорд Лоуренс выхватил будто бы из-под своей черной мантии пистолет и выстрелил в Геринга. Затем и эта версия была заменена новой: никто, оказывается, пистолета не выхватывал, а просто рейхсмаршала хватил «мозговой удар». Этого тоже не случилось, но теоретически такая выдумка была все-таки ближе к истине.
Все месяцы процесса меня просто поражала исключительная выдержка нашего обвинителя. Она не изменила ему даже во время допроса Розенберга, который через каждые несколько минут жаловался на неточность переводов. Он неплохо знал русский язык, и это давало ему дополнительные «шансы» для подобных придирок. Нетрудно, однако, было заметить, что такие заявления Розенберг делал как раз тогда, когда Р. А. Руденко задавал ему очередной неприятный вопрос. Прервать заседание жалобой на неправильный перевод было гораздо легче, чем ответить по существу. По крайней мере, выигрывалось время на обдумывание ответов.
