Внезапно к тени его коренастой фигуры бесшумно подкатилась другая, тоненькая. Горин обернулся в досаде.
— Ты здесь зачем? Я, кажется…
— Во-первых, вы ни словечком не запретили. — Её глаза смотрели обиженно, с вызовом, даже зло. — Во вторых, вы так ходите…
Угадав его намерение, она отпрянула.
— Не словите! Думаете, я ничегошеньки не понимаю?
Мысленно Горин обругал себя. Строго-настрого не запретив ей следовать за собой, он тем самым дал ей понять, что не верит в опасность. И шёл он в самом деле небрежно. И конечно, по мнению девочки, смотрел поверхностно. Как папа. Она, несомненно, тотчас представила, как чужой дядя, которому она доверилась — вынуждена была довериться, — ничего не сыскав, станет утешительно гладить её по головке и противным голосом убеждать, что фантазии все-таки надо отличать от реальности. Её воображение живо проиграло эту пытку. Что тут страх перед “проволоками”!
Теперь её прогнать было нельзя, невозможно…
— Ты права. — Горин вздохнул. — Конечно, с тобой куда легче найти эту дрянь. Но, понимаешь…
Он выразительно посмотрел на её голые ноги.
— Ага! — сказала она, сразу все поняв и просияв. — Я думала, но это ничего, я тихонечко, следом, и на меня не напрыгнут.
Однако не так уж и силён её страх…
— Ладно, ладно, показывай, куда смотреть и что делать?
Снова ему показалось, что вспомнить детство не так уж трудно. Всего несколько подсказок — и вот уже изменилась походка, он, крадучись, припал к земле, трава стала вровень с лицом, он кожей ощущал накаты тепла и прохладу сырости, смотрел не вдаль, как привык, не вообще, а видел ближнее, массу мелочей, которые, приобретя другой облик, уже не были недостойным внимания мусором. Тот же осколок спектролита поражал, когда дальний, в травяных дебрях просверк вдруг выдавал его сходство с укромным лесным озерком; синяя от тиопсина проплешина виделась сквозь бурьян клочком опалённой пустыни, над которой маревом дрожал химический ток испарений; когда же в чащобной неясности проступали контуры каких-то машинных штуковин, то своею странностью они надолго задерживали взгляд, который прежде равнодушно скользнул бы мимо. И как много диковинного открывал сам бурьян! И сколько было повсюду мелкой, снующей, копошащейся, прыгающей живности!
Философ, ведомый ребёнком. Горин едва не рассмеялся при этой мысли. Ему давно не было так интересно, вернее, забавно. Он даже забыл о цели поиска, да и была ли она? Теперешний взгляд на мир рассеял сомнения. Оставалось лишь найти те самые “проволоки”, найти и понять, какое их свойство так напугало детскую душу. Впрочем, и тут не было загадки. Вокруг хватало останков эмбриотехники, а эмбриотехника — это квазижизнь, полужизнь, самосохраняющие себя киберы, что-то здесь могло двигаться само по себе, шевелиться, как оторванный хвост ящерки, бессмысленно и, может быть, долго. О, с таким миром, где, кроме живого и неживого, есть нечто третье, дети былых времён не сталкивались! Много ли тут надо воображения? Одна лишь возможность грядущих роботов и киберов в своё время пугала вполне взрослых и мыслящих людей. Каким парадоксом все это обернулось сейчас и здесь!
