Обе женщины и мужчина, приходившие на свидание к Омуре, интересовались его имуществом. Куросима даже пообещал показать эти вещи Фусако. Но здесь не было ни одного предмета, который служил хотя бы намёком на то, что Фукуо Омура японец. Не обязательно было срочно пересматривать вещи Омуры и для того, чтобы избавить начальника отделения Итинари от домогательств назойливого Тангэ.
Тем не менее Куросима стал вытаскивать вещи из мешка. И чего, тут хранить! Всё такая дребедень, просто курам на смех.
Вылинявшая, жёлтая котомка нищенствующего буддийского монаха. Скомканное полотенце. Зубная щётка — такая грубая, что ею в пору только обувь чистить; сплошь покрытые червоточинами палочки для еды из кости какого-то неизвестного животного — имитация под слоновую. Слипшаяся соль в маленьком мешочке и сухие, твёрдые как камень три тёмно-красных куска хозяйственного мыла.
«Единственный предмет, который хоть чего-то да стоит», — пробормотал Куросима, извлекая последнюю вещь — молитвенник на санскрите. В нём, по крайней мере для владельца, возможно, заключён какой-то смысл, а при известных обстоятельствах он может и представлять ценность. Но этот старый, потрёпанный, захватанный молитвенник, написанный вдобавок мало кому известной санскритской вязью, тоже, пожалуй, не ахти какое сокровище. Когда Омура поступил в лагерь, молитвенник этот дали на экспертизу управляющему делами Катасэ, который до войны служил в японском консульстве в Калькутте и разбирался в санскрите. По заключению Катасэ это обычный для тамошних мест грошовый молитвенник, и в нём нет ничего подозрительного.
Фукуо Омура ничего не захотел брать, с собой в камеру, и согласно существующим правилам всё вместе с котомкой отнесли на хранение. Собственно говоря, здесь не было ни одного предмета, который заслуживал бы проверки. Деньги Омуры в сумме сорока таиландских бат, то есть самое большее семьсот иен, лежали в несгораемом шкафу у начальника отделения Итинари. Полотенце и зубная щётка Омуры были куда хуже тех, что выдавались здесь, в лагере.
Куросима решил, что нет смысла специально показывать эти вещи Фусако. Ни одна из них никак не характеризовала этого человека без подданства. Куросима испытывал странное чувство: безнадёжность и в то же время удивительное спокойствие. «Ещё немного, и я, глядишь, влюблюсь в неё», — подумал холостой двадцативосьмилетний сержант. И тут же ему вспомнился смешок Итинари: «Эх вы, послевоенные девственники! Ничего-то вы в жизни ещё не видели!»
