— Руки в стороны, пожалуйста.
Дайкович замер, лихорадочно размышляя, насколько это возможно при такой адской боли. Потом послушно раскинул руки.
— Для начала была резиновая пуля, — произнес голос, — потом будет настоящая.
Дуло по-прежнему елозило по затылку Дайковича, пока невидимый недруг — наверняка это сам Кру — забирал у него оба револьвера и снимал с пояса кинжал. Ножа за голенищем он, правда, не нашел.
— Перевернись, но чтоб я видел твои руки.
Дайкович со стоном завозился в пыли. Перевернувшись на спину, он увидел высокого сухопарого человека лет тридцати или чуть старше, с прямыми черными волосами, длинноносого, с пристальным взглядом голубых глаз. В руках он уверенно сжимал «ремингтон» двенадцатого калибра.
— Денек что надо для прогулки, верно, сержант? Я Гидеон Кру.
Дайкович молча сверлил его взглядом.
— Не удивляйся, я много о тебе знаю, Дайкович. Что тебе наплел Такер, чтобы на меня натравить?
Дайкович помалкивал, но в голове у него происходила напряженная работа. Его унизили, опрокинув на землю. Но надежда еще была — у него оставался нож. Пусть этот Кру моложе его на полтора десятка лет, слишком он тощ, с таким умелый боец справится одной левой.
Кру поощрительно улыбнулся:
— Вообще-то я и сам могу догадаться, какую лапшу тебе навешал на уши славный генерал.
Дайкович не удостоил его ответом.
— Это должно было быть что-то внушительное, чтобы тебе захотелось меня прикончить. Ты ведь не из тех, кто стреляет человеку в спину. Держу пари, он сказал, что я предатель. Наверное, наболтал что-нибудь про Аль-Каиду, это же сейчас самое актуальное. Дескать, я изменяю своей стране, пользуясь тем, что работаю в Лос-Аламосе. Это все равно что разом нажать на все твои кнопки — где они там у тебя…
Дайковичу оставалось только безмолвно недоумевать, откуда Кру все известно.
— Еще он должен был рассказать тебе о моем изменнике-папаше, из-за которого якобы погибла целая куча наших парней… — Невесело усмехнулся. — Не удивлюсь, если он сказал, что предательство — наша семейная традиция.
У Дайковича мало-помалу прояснялось в голове. Что бы ни молол этот тип, достаточно достать из сапога нож — и он покойник, даже если успеет произвести выстрел.
— Можно мне сесть? — спросил Дайкович.
— Давай, только, чур, не дергаться.
Сержант сел. Боли почти не было, но со сломанными ребрами всегда так: сначала о них забываешь, а потом боль возвращается с удвоенной силой. Ему было очень стыдно, что такой неумеха умудрился свалить его резиновой пулей.
