"Смотри, чего захотел", -- подумал я про этого молодого человека,
понимая, что греческую мифологию исправлять никому не разрешается.
Какую-нибудь другую, завалящую мифологию, может быть, и можно подправить, но
только не греческую, потому что там уже давно все исправлено и никаких ошибок быть не может.
-- Он решил совершить тринадцатый подвиг Геракла, -- продолжал
Харлампий Диогенович, -- и это ему отчасти удалось.
Мы сразу по его голосу поняли, до чего это был фальшивый и никудышный
подвиг, потому что, если бы Гераклу понадобилось совершить тринадцать
подвигов, он бы сам их совершил, а раз он остановился на двенадцати, значит,
так оно и надо было и нечего было лезть со своими поправками.
-- Геракл совершал свои подвиги как храбрец. А этот молодой человек
совершил свой подвиг из трусости...-- Харлампий Диогенович задумался и
прибавил: -- Мы сейчас узнаем, во имя чего он совершил свой подвиг...
Щелк. На этот раз только одна бусина упала с правой стороны на левую.
Он ее резко подтолкнул пальцем. Она как-то нехорошо
упала. Лучше бы упали
две, как раньше, чем одна такая.
Я почувствовал, что в воздухе запахло какой-то опасностью. Как будто не
бусина щелкнула, а захлопнулся маленький капканчик
в руках Харлампия
Диогеновича.
-- ...Мне кажется, я догадываюсь, -- проговорил он и посмотрел на меня.
Я почувствовал, как от его взгляда сердце мое с размаху влепилось в спину.
-- Прошу вас, -- сказал он и жестом пригласил меня к доске.
-- Меня? -- переспросил я, чувствуя, что голос мой подымается прямо из живота.
-- Да, именно вас, бесстрашный малярик, -- сказал
он.
Я поплелся к доске.
-- Расскажите, как вы решили задачу, -- спросил он спокойно и, -- щелк,
щелк -- две бусины перекатились с правой стороны на
левую. Я был в его
руках.
Класс смотрел на меня и ждал. Он ждал, что я буду проваливаться, и
хотел, чтобы я провалился как можно медленней и интересней.
Я смотрел краем глаза на доску, пытаясь по записанным действиям восстановить причину этих действий. Но мне это не удалось. Тогда я стал
сердито стирать с доски, как будто написанное Шуриком путало меня и мешало
сосредоточиться. Я еще надеялся, что вот-вот прозвенит звонок и казнь
придется отменить. Но звонок не звенел, а бесконечно стирать с доски было
невозможно. Я положил тряпку, чтобы раньше времени не делаться смешным.
-- Мы вас слушаем, -- сказал Харлампий Диогенович, не глядя на меня.
-- Артиллерийский снаряд, -- сказал я бодро в ликующей тишине класса и замолк.
