— Выходит, что искусства особенно не продвинулись вперед, — сказал Ангел.
— Разве что прибавилось внешнего целомудрия и внутренней испорченности.
— И люди искусства все так же завидуют друг другу?
— О да, сэр. Это неотъемлемая черта артистического темперамента: все они необычайно чувствительны к славе.
— И они все так же сердятся, когда эти господа… э-э…
— Критики? — подсказал гид. — Сердятся, сэр. Но критика теперь почти сплошь анонимная, и на то есть веские причины: мало того, что рассерженный художник проявляет себя очень бурно, но у рассерженного критика нередко оказывается очень мало познаний, особенно в области искусства. Так что гуманнее по возможности обходиться без смертоубийства.
— Я лично не так уж ценю человеческую жизнь, — сказал Ангел. — По-моему, для многих людей самое подходящее место — могила.
— Очень возможно, — раздраженно отпарировал гид. — Errare est humanum.[3] Но я со своей стороны предпочел бы быть мертвым человеком, чем живым ангелом, — люди, по-моему, более милосердны.
— Ну что ж, — сказал Ацгел снисходительно, — у всякого свои предрассудки. Вы не могли бы показать мне какого-нибудь художника? У мадам Тюссо[4] я, сколько помнится, ни одного не видел.
— Они в последнее время отказываются от этой чести. Вот в Корнуэлле мы могли бы, пожалуй, встретить и живого художника.
— Почему именно в Корнуэлле?
— Не могу вам сказать, сэр. Что-то в тамошнем воздухе им благоприятствует.
— Я голоден и предпочитаю отправиться в Савой, — сказал Ангел, прибавляя шагу.
— Вам повезло, — шепнул гид, когда они уселись за столик перед блюдом с креветками. — Слева от вас, совсем рядом, сидит наш самый видный представитель мозаической литературной школы.
— Тогда приступим, — сказал Ангел и, повернувшись к своему соседу, любезно спросил:
— Как поживаете, сэр? Каков ваш доход?
Джентльмен, к которому он обратился, поднял глаза от своей креветки и отвечал томным голосом:
— Спросите у моего агента. Есть вероятие, что он располагает нужными вам сведениями.
— Ответьте мне хотя бы на такой вопрос, — сказал Ангел еще более учтиво. — Как вы пишете ваши книги? Ведь это, должно быть, упоительно вызывать из небытия образы, созданные вашим воображением. Вы дожидаетесь вдохновения свыше?
— Нет, — отвечал писатель. — Я… нет! Я… э-э-э… — и он закончил веско: — Я каждое утро сажусь за стол.
Ангел возвел глаза к небу и, повернувшись к гиду, сказал шепотом, чтобы не проявить невоспитанности:
— Он каждое утро садится за стол! Господи, как это хорошо для коммерции!
