Своими глазами | страница 104



Национальная черта иранцев — это умение стать спиной к пустыне, которая постоянно напоминает о своем присутствии, и создать для себя как бы микромир оазиса. Персидская поэзия основана именно на этой жизненной философии. Находясь рядом с журчащим ручьем, человек подсознательно всегда помнит о соседстве безжизненной пустыни.

СИРИЯ

Животворные воды Евфрата

В Священном Писании эти места именуются землей, где текут молоко и мед. Но как в действительности скупа, как сурова к человеку природа описанных в Библии мест, многие из которых находятся на территории нынешней Сирии!

Я еду из Дамаска в долину среднего Евфрата. Эта река, пересекающая Сирию с северо-запада на юго-восток, от турецкой до иракской границы, была древнейшей колыбелью народов и цивилизаций. При впадении в Персидский залив Евфрат сливается с Тигром. Их бассейн, или Двуречье, еще пять тысяч лет назад был местом, где процветала культура шумеров, отголоски которой дошли до нас в библейских мифах и притчах. Здесь, на стыке трех континентов — Азии, Африки и Европы, — издавна скрещивались караванные пути, здесь волна за волной проходили завоеватели. Сирия была частью Древнего Египта, Ассирии, Вавилонии, Персии, Римской, Византийской, Османской империй. Она изведала колониальное иго Франции. Лишь в 1946 году сирийскую землю покинул последний иностранный солдат.

Из Южной Европы в Северную Африку, из Индии в Аравию двигались купцы и воины. А местному жителю-пастуху и землепашцу приходилось единоборствовать с отнюдь не щедрой природой этих библейских мест. Тут поневоле думаешь об упорстве человеческого духа.

Близ древнего города Хама я долго стоял около нории — гигантского водоподъемного колеса, изобретенного двадцать пять веков назад. Когда вслушиваешься в скрип этих обросших тиной деревянных колес, с благоговением думаешь: вот еще пример того, что идея, возникшая еще на заре цивилизации, вплоть до наших дней служит людям. Минувшие века оставили после себя развалины монументальных сооружений, барельефы, воплотившие незнакомую нам жизнь. Но сирийские нории своей долговечностью перебрасывают мост от ветхозаветных преданий к современности. Их видели персы и римляне, византийцы и турки, ими дивились крестоносцы. Нории — это зримое свидетельство того, что мечта о воде, о том, чтобы утолить жажду сирийской земли, не оставляла людей никогда.

Я пересек Сирию почти из конца в конец. От Дамаска до Алеппо, с его фисташковыми рощами и цитаделью Саладина на крутом холме, и от Алеппо до Евфратского гидроузла. Едешь сотни километров и видишь по обеим сторонам дороги лишь оранжево-бурую волнистую даль. Селения из глинобитных домов с плоскими крышами сливаются с окружающей местностью. Вокруг ни кустика, ни деревца. Лишь редкая пожухшая трава, которую щиплют овцы. Возле жилищ — черные козы и серые ослы. Порой на иссохшей земле видишь борозды. Люди бросают семена, не зная, принесут ли они урожай. Все зависит от орошения. Только живительная влага рождает серебристые оливковые рощи, зелень фисташковых деревьев, словно убеленные снегом поля хлопчатника. Лишь проехав добрую тысячу километров по сирийским дорогам, насмотревшись на крестьянские селения, на борозды без всходов, лишь навидавшись миражей, когда кажется, что уходящая к горизонту полоса асфальта залита водой, начинаешь понимать, что означает для Сирии Евфратский гидроузел.