— Другими словами, — уточняю я у доктора Гельман, своего гинеколога, — вы утверждаете, что я — бомба замедленного действия?
После того как я потеряла сознание, пришла в себя и поведала врачу о своих симптомах, мне приписали гепарин. Компьютерная трехмерная томография показала, что мне в легкие попал сгусток крови — легочная эмболия. Сейчас гинеколог сообщила мне, что по результатам анализа у меня нарушена свертываемость крови. И приступы могут случаться снова и снова.
— Но не обязательно. Теперь, когда мы выявили у вас дефицит антитромбина III, мы можем приписать вам антикоагулянт — кумадин. Все лечится, Зои.
Я немного побаиваюсь двигаться, во мне живет уверенность, что я тряхну тромб и он переместится мне прямо в мозг — в результате аневризмы. Доктор Гельман заверяет меня, что уколы гепарина, которые мне делают, предотвратят подобные случаи.
В глубине души я чувствую себя так, будто проглотила камень, и это вызывает тревогу.
— А как получилось, что вы не выяснили этого раньше? — удивляется Макс. — Вы же делали все анализы.
Доктор Гельман поворачивается к нему.
— Дефицит антитромбина III не имеет к беременности никакого отношения. Это врожденное. Обычно он проявляется в раннем возрасте. Часто диагностировать нарушение свертываемости крови невозможно до тех пор, пока состояние человека не обострится вследствие какой-либо болезни. Например, пока он не сломает ногу. Или, как в случае с Зои, во время родов.
— Этот дефицит не имеет отношения к беременности, — повторяю я, изо всех сил цепляясь за слова врача. — Значит, теоретически, я могу иметь ребенка?
Гинеколог в нерешительности молчит.
— Эти два состояния взаимно не исключают друг друга, — отвечает она. — Но поговорим об этом через несколько недель.
Мы обе оборачиваемся на стук захлопнувшейся за спиной Макса двери.
Когда меня выписывают из больницы, санитар вывозит меня в кресле к лифтам, а Макс несет мои вещи. Я замечаю то, что так и не заметила за два дня пребывания в больнице, — одинокий лютик в крошечной стеклянной вазе у двери моей палаты. Моя палата единственная по коридору, где есть ваза. Я понимаю, что это некий знак, сигнал для эксфузионистов, врачей-стажеров и медсестер, входящих в палату, что тут безрадостное место, что здесь, в отличие от остальных палат рожениц, случилось нечто ужасное.
Пока мы ожидаем, как откроются двери лифта, подвозят еще одну женщину. У нее на руках младенец, а к подлокотнику кресла привязан поздравительный воздушный шарик. За ней спешит муж с охапкой цветов.
