***
В этот же вечер, перед тем как закрыть закусочную на ночь, Пейдж рассказала ему историю своего имени. Его придумал ее отец, считая его чудесным ирландским именем, которое напоминало бы ему о родных краях. Мама была категорически против. Она считала, что девочка с таким именем будет обречена на то, чтобы вечно идти у кого-то на поводу. «Утро вечера мудренее», — вздохнул папа. Мама легла спать и во сне поняла, что у этого имени есть омоним. Она решила, что, назвав дочь Пейдж, она предоставит ей чудесную возможность начать все с чистого листа[4]. В конце концов так ее и окрестили.
Пейдж сообщила Николасу, что беседа об истории ее имени была одной из семи бесед с мамой, которые она запомнила. Николас почти безотчетно привлек ее к себе и усадил на колени. Крепко обняв девушку, он прислушивался к биению ее сердца.
Годом ранее Николас принял решение специализироваться в кардиохирургии. Из расположенной над операционной галереи он, как Бог, наблюдал за операцией по пересадке сердца. Хирурги извлекли плотный комок мышц из портативного холодильника и поместили его в разверстую грудную клетку пациента, представляющую собой одну сплошную рану. Крошечными стежками они сшивали артерии и вены, а тем временем сердце уже готовилось выполнять свою работу. Когда же оно наконец забилось, перекачивая кровь пациента и насыщая ее кислородом, давая ему шанс на жизнь, Николас почувствовал, что на его глаза наворачиваются слезы. Одного этого было бы достаточно, чтобы склонить его к кардиохирургии. Через неделю после операции, узнав, что орган успешно прижился, он навестил пациента. Он сидел на краю кровати мистера Ломацци, шестидесятилетнего вдовца, в груди которого теперь билось сердце шестнадцатилетней девочки, и слушал, как тот рассуждает о бейсболе и благодарит Господа за спасение. Николас уже собирался уходить, когда мистер Ломацци доверительно наклонился к нему и произнес:
— А знаете, доктор, ведь я изменился. Я думаю, как она. Я подолгу смотрю на цветы и вспоминаю стихи, которых никогда не читал. А иногда мне очень хочется влюбиться. — Он схватил Николаса за руку, и тот испытал настоящий шок, ощутив в его пальцах силу и уверенную пульсацию работающего как часы сердца. — Я не жалуюсь, — продолжал Ломацци. — Просто я не знаю, кто теперь за старшего.
Николас попрощался и окончательно решил посвятить себя кардиохирургии. Возможно, он всегда знал, что суть человека заключена в его сердце.
