Запалом в гранате — семейные святцы.
Мне сны фронтовые отцовские снятся
И бабкины чудо-луга,
И мама в мартеновском, юная, снится,
И прадедов неупокоенных лица,
И тропка в кедрач сквозь лога…
И это тоже — отмененные стихи? Строки, проникнутые чудом восторга от удивительной, то противоречивой, то органичной слиянности двух стихий, среди которых зрела юная душа: заповедной красы уральской горной природы и заводских зарев, рождающих основу материальной силы страны; строфы сострадания и поздней сыновней нежности к людям, вынесшим на себе все тяготы грозовых эпох века, — «отменены»?.. Вот ответ на этот далеко не риторический (учитывая разрушительные погромы на ниве российской словесности) вопрос:
Поэзию, как трепет сердца,
Никто не сможет отменить.
Сей — тоже далекий от риторики, выстраданный душой художника слова — вдохновенно-чеканный постулат не Ю. Конецким создан, но без преувеличения скажем: он и ему принадлежит. Замечательная уральская поэтесса Любовь Ладейщикова, его многолетняя соратница и мать его детей, воедино с ним выдохнула эти строки, когда они с несколькими земляками-единомышленниками создавали Цех Поэтов, стремясь отстоять среди «союзписа-тельских» расколов и раздраев честь отечественного искусства стиха, «прицельного искусства», — говоря словами Конецкого, относящимися к резьбе по камню; однако слово не тверже ли самоцветов и алмазов! Своего рода эпиграфом к тем борениям стала ранее написанная Юрием Валерьевичем блистательная миниатюра, не случайно и посвященная самой родной женщине и музе:
Уже я знаю без прикрас,
Как жизнь обламывает нас,
И тех больнее, кто с талантом.
Но утешает каждый раз:
Алмаз гранится об алмаз,
Пока не станет бриллиантом.
Не могу не упомянуть здесь о двух не просто знаковых — «знаменных» штрихах зрелой полосы жизни поэта, когда человек вроде бы осторожней и рациональней в поступках становится. В те же дни распада и разрухи, в начале страшного 93-го, протестуя против унижения литераторов «демократическими» властями, Конецкий на заседании еще не разогнанного тогда городского Совета объявил голодовку — и держал ее, покуда не добился пусть малых, но ощутимых сдвигов со стороны администрации… А тремя годами позже на губернаторском приеме в честь приезда Б. Ельцина в его бывшую «партийную вотчину» он отказался «поручаться» с бывшим свердловским «персеком», когда тот обходил ряды приглашенных. Под объективами телекамер и недобрыми взорами «свиты» президента Юрий демонстративно отвернулся… Признаюсь, при всей своей ненависти к ельцинскому режиму и к его кровавому главе, я все же счел бы произошедшее всего лишь жестом — из тех, пусть смелых, жестов, на которые нередко идут «общественные люди» ради придания социальной значимости своему имени; счел бы… не знай я уже давно творчество и судьбу своего уральского сверстника. У него это был не жест — поступок.
