Сейчас Солженицын в тюрьме. И пишет доносы.
Кирилл Семенович Симонян своими глазами видел и читал второй солженицынский донос, а о первом доносе ему известно… от самого Солженицына!
Профессор Симонян описывает это так: «В конце 60‑х годов в одном из ответов на мои письма Солженицын объясняет, что в 1952 году никакого доноса не писал. В своей «информационной записке» 1952 года он-де изобразил меня в таких светлых красках, что буквально спас меня от ареста… Это был удар для меня. Значит, он сразу признал два факта: имел место не только донос 1952 (это-то мне было известно), но и донос 1945 года, о чем я еще не знал. Тогда я подумал: если в тетради 1952 года я изображен в «светлых красках», то — боже мой! — как же я представлен в тетради 1945 года»[20].
«Когда в процессе реабилитации мне показали донос Солженицына, это был самый страшный день в моей жизни», — скажет мне в Брянске доцент Виткевич, принадлежавший к избранному братству тех, кто пережил «сорок первый». А солженицынская бесхарактерность не была для Виткевича открытием. Он знал, что его посадил друг Морж. Но следователю Виткевич, который был арестован через два месяца после Солженицына, рассказывает о последнем как о хорошем и нужном для армии офицере. Он хочет быть объективным, подчеркивает положительные черты своего друга Сани…
— Так посмотрите, что о вас говорит он, — слышит Виткевич голос следователя, — ваш приятель высказывается о вас довольно резко.
Николай Виткевич позже заявит: «Честно говоря, я сначала не поверил следователю. Мне показалось, что это обычный тактический прием».
Пройдут годы. Николай Виткевич уже на свободе, и его должны реабилитировать. Во время процесса реабилитации ему предложили ознакомиться с протоколами допросов его друга, кровного побратима, товарища-мушкетера.
«Трудно, очень трудно, — сказал мне Виткевич, — описать те чувства душевной боли, разочарования, досады и гнева, которые охватили меня после ознакомления с доносом Солженицына. Он писал о том, что якобы с 1940 года я систематически вел антисоветскую агитацию, замышлял создать подпольную подрывную группу, готовил насильственные изменения в политике партии и правительства, злобно чернил Сталина… Я не верил своим глазам. Это было жестоко. Но факты остаются фактами. Мне хорошо были знакомы его подпись, которая стояла на каждом листе, его характерный почерк — он своей рукой вносил в протоколы исправления и дополнения. И — представьте себе! — в них содержались доносы и на его жену Наталию Решетовскую, и на нашу подругу Лидию Ежерец».
