подвергали, и даже указывает их
инициалы. Это выглядит серьезно, таинственно и даже героически — Солженицын не хочет, чтобы органы советской безопасности «мстили» его информаторам… Однако первичные материалы получены из вторых рук. И нет никаких ссылок на то, где и как они сохранились. Неужели «современному историку» Солженицыну не известно, что еще в древние времена был выдвинут обязательный для каждого историографа принцип «допроса свидетелей» — каждому вменялось в обязанность указывать точный источник? Почему он не указывает, что эти материалы находятся, например, в его личном архиве в форме, скажем, записей, магнитофонной ленты и т. п.? А коль они получены в личных беседах, почему бы это не указать? Потому что так эффектнее. В результате обман, настолько примитивный, что на первый взгляд его трудно не обнаружить. «Все, что рассказывает Солженицын, — это лагерный фольклор, — говорит мне Николай Виткевич, — в лагерях он всегда общался только с теми, кто жаловался и был способен преувеличивать. С людьми, которые смотрели на вещи трезво и говорили правду, он разговаривать не желал. Большинство заключенных имеет склонность преувеличивать свои страдания или тяжелую судьбу, рассказывать всякие небылицы, чтобы выглядеть привлекательнее, — таких-то типов и выискивал Саня Солженицын». Так говорит человек, которого Солженицын «посадил» и который некоторое время находился в заключении вместе с ним.
Но возвратимся еще раз к приведенным Солженицыным примерам. Прочие адские кошмары здесь вообще не подтверждены документально. Кого отдали на съедение муравьям и клопам? Солженицына? Его товарища по камере? Кому раздавили сапогами половые органы и кого мучили раскаленным шомполом? Он не помнит таких данных?.. И весь дьявольский рассказ «современного историка» Солженицына теряет правдоподобность.
Если проанализировать две главы из романа («Следствие» и «Первая камера — первая любовь»), то вскроется еще одно обстоятельство, которое даст прямой ответ на вопросы, какими методами допрашивали Солженицына и верна ли теория профессора Симоняна.
Весьма интересно, что Солженицын почти не пишет о том, как его самого допрашивали. В одном только случае он упоминает, что следователь, еще в прифронтовой полосе, якобы украл у него портсигар. Затем следует драматическое описание ночных допросов. Солженицын, который обычно так любит говорить о себе, превозносить только себя, почему-то ведет повествование от второго лица и весьма неопределенно. Не нужно быть следователем, чтобы увидеть противоречивость его суждений. Это легко бросается в глаза, когда читаешь его публикации или беседуешь с ним. Вот, например, он пишет:
