Сам Раджнеш упорно работал над сохранением состояния полного внимания и сознательности. Например, когда он учился в высшей школе, один из учителей, которого Раджнеш любил и которым восхищался — настаивал ни том, чтобы при перекличке студенты говорили «присутствую», а не «да». Комментируя это, Бхагаван говорит:
«Конечно, это было эксцентрично! Не имеет значения, скажите ли вы „да“ или „присутствую“. Но во мне зародились ощущение, что он хотел этим что-то сказать, и я стал медитировать на этом. И всякий раз, когда он называл мое имя, я говорил „присутствую“, и не просто говорил — я чувствовал это: „Я не просто присутствую, я это сознаю, я бдителен“. И я переживал прекрасные мгновения в течение полминуты, я так присутствовал, что и класс исчезал, и учитель».
В равной степени Раджнеш был бдителен и к обусловленности, изложенной извне.
Он говорит:
«Я родился в джайнской семье и, естественно, как и любой другой ребенок, подпадал под обусловленность. Но я постоянно наблюдал, постоянно был бдительным, и поэтому я не был захвачен обусловленностью врасплох. А обусловленность — это такая утонченная штука, что стоит тебе лишь увлечься ею, как теряешь способность размышлять и видеть — все, противоречащее твоей обусловленности, делает тебя глухим и слепым».
По традиции джайны не принимают пищу после захода солнца. Раджнеш был воспитан в соответствии с этой традицией, и эта обусловленность преподала ему ужасный урок. Бхагаван рассказывает о таком эпизоде:
«До восемнадцати лет я не ел вечером. Как-то я пошел с друзьями посмотреть форт, далеко в джунгли. Все, кроме меня, были индуистами, а форт настолько захватил нас своим великолепием, что за весь день никто и не вспомнил о еде. Среди них я был единственный джайн, и я не мог настаивать, потому что тридцать человек не интересовались приготовлением пищи. Поэтому я молчал. Вечером же они стали готовить еду. Представьте себе, как я, целый день, блуждая по лесу, по развалинам древнего замка, устал и проголодался! Никогда я еще не испытывал такого голода. Но тут моя восемнадцатилетняя обусловленность говорит мне: есть вечером нельзя.
А рядом друзья готовили что-то очень вкусное, запах еды разносился повсюду… И они стали уговаривать меня, убеждая: „Здесь никого нет, никто не расскажет твоим родителям, никто никогда об этом не узнает“. Я сопротивлялся, но чем больше сопротивлялся, тем больше меня охватывало искушение. Наконец я сдался и поел. Еда была очень вкусной, но всю ночь я испытывал адские мучения. Меня вырвало, по меньшей мере семь раз. Эту восемнадцатилетнюю обусловленность не так легко было отбросить. Я не смог переварить пищу. Все тело восстало против нее. И пока вся пища не была удалена, я не мог уснуть».
