— Толя?.. — Катя задумчиво покачала головой. — Нет. У Толи всегда всяких дел много. Он тогда доклад делал на дружине — «Каким должен быть пионер». В каникулы во Владивосток ездил, на слет. А еще о дружбе доклад делал. Он у нас в школе все доклады делает. Ему некогда. Светлана встала.
— Катя, — попросила она, заглядывая в Катины глаза, — а можно мне того оленя посмотреть, а?
— Ну что ж! — сказала Катя. — После обеда Сергей с отцом пойдет рогачей кормить, и мы за ними увяжемся. А там на солонцы проберемся. Он постоянно приходит соль лизать. Вот и увидишь, какой он красавец!
— А их и летом кормят? Я думала, только зимой.
— И летом. Чтобы панты лучше росли. А как панты снимут — то на подножный! Хватит с них и травы!
Тихо в совхозе в полуденный перерыв. И в тишине кажется, что еще жарче пригревает солнце, еще нежней и слаще пахнут цветущие травы.
Но перерыв недолог. Вот уже постучали в било на горе. Вот пришли машины с комбикормом, прогудели по улице, пугая поросят и гусей.
А вслед за машинами спешит кладовщик Теленкин, отец Антона Теленкина, принимать комбикорм. Он невысокий, с брюшком, ходит, широко расставив руки, будто готовится схватиться с кем-нибудь врукопашную. Но лицо у него спокойное, румяное, и в морщинках около глаз ютится улыбка.
Прошел в свою пропахшую формалином лабораторию Илья Назарыч, продымил трубкой по улице, ни на кого не глядя, не замечая ничьих поклонов. Такая уж у него манера: навесит брови на глаза и ничего не видит кругом.
И далеко в оленьих парках-загонах запел рожок кормача Ивана Крылатова. Он пел, как птица, как необыкновенная птица с золотым горлышком, — протяжно, чуть-чуть печально, повторяя, две или три ноты.
Девочки бежали по зеленым тропочкам через светлую, нарядную ореховую рощу. Поднялись на вершину сопки. Тут на открытом склоне серебрилось овсяное поле. Снова спустились, перепрыгнули через узенький, звонкий ручей… Вот и парк. Дорогу им преградила изгородь.
— Иди за мной, — сказала Катя и побежала вдоль изгороди.
Она приоткрыла маленькую тяжелую калитку, скользнула в щель, пропустила Светлану. Калитка захлопнулась за ними.
Еле касаясь травы, девочки побежали вдоль ручья по склону. Ручеек вдруг разлился в маленькое круглое озеро. Над озером, под большими дубами стоял длинный навес, крытый тесом. Здесь лежали корма — сено, жмых, кукуруза… Сюда приходили олени зимой прятаться от буранов.
Около навеса стояли длинные корыта. Девочки увидели Сережу. Он, деловито нахмурившись, ходил вдоль кормушек, разравнивал корм, отгонял воробьев и лесных горлиц, которые, заслышав рожок, стаями прилетали сюда обедать. Отец его и Кати, Иван Васильевич Крылатов, играл на рожке. И все это — и навесы с крышами, подкрашенными солнцем, и кормушки, и нахмуренный Сережа, и отец с запрокинутой головой и круглым рогом у рта, — все это отчетливо повторялось в пруду вместе с кромкой цветущей травы и куском синего неба.
