Эсфирь, а по-персидски - 'звезда' | страница 2
Но могу ещё больше вознести этот город, построить башню до самых небес, наподобие Вавилонской, устроить праздник для всего народа - и чего бы я теперь не пожелал, все будет сделано по моему слову. Получается, что все люди в обширном царстве, которые только что сейчас пробудились, на самом деле все они проснулись вот здесь, в моей горсти, и для них я все равно, что всемогущий бог. Кого хочу, буду убивать, а кого хочу - оставлять в живых, одного - возвышу, а другой по моему желанию будет затоптан в пыль", - похвалился сам себе Артаксеркс, слегка улыбнувшись.
Хотя чуть дрогнувшие уголки его властных губ можно было назвать лишь слабым подобием привычной человеческой улыбки. Артаксеркс приучил свое лицо никогда не улыбаться, чтобы оставаться для подданых непостижимым, как божество.
Что и говорить, у него все было, не как у людей, зато многое - как у царей, у великого потомка Ахменидов. По крайней мере, ночь редко приносила Артаксерксу главную человеческую радость - благословенный покой.
Он слишком хорошо знал, что на Востоке самое худшее с царями, главными везирями и сокровищехранителями во все времена случается именно по ночам. Да, так и было, Артаксеркс помнил про это с раннего детства, когда его самого во время дворцового заговора, чуть было не задушил атласной подушкой один из царских стражников. И ведь загубил бы, злодей, почти совсем уже придушил маленького царевича, успел, если бы не Харбона, верный сторожевой пес...
С тех пор на ложе Артаксеркса никогда не было подушек - ни больших, ни маленьких - он ненавидел их, как своих тайных врагов, как всегда лежащее наготове орудия убийства, знак человеческой слабости и подлости.
Сам Артаксеркс привык спать, подкладывая под голову то одну, то другую руку, хотя порой под утро они затекали от неудобной позы, а всем женам и наложницам царя поневоле приходилось разделять такую мучительную причуду.
Только царице Астинь разрешал Артаксеркс приносить с собой в спальные покои маленькую подушечку на лебяжьем пуху, обшитую темно-зеленым шелком, и лицо царицы светилось на ней в полумраке таинственным, матовым светом, как огромная жемчужина.
Что и говорить, красота Астинь считалась одним из чудес Востока, щедрого на всевозможные загадки и диковины. Само имя персидской царицы Астинь, что значит "превосходная", говорило о том, что прелесть её превышала все мысленные представления о женской красоте и была вполне достойна взора царя Артаксеркса.