Утром следующего дня Шапошников, когда ему позвонил Сталин, доложил, что командарм Штерн находится на месте. То есть продублировал сведения Иванова. Спустя некоторый период времени Шапошникову вновь позвонил разгневанный Сталин и потребовал отдать виновного в дезинформации под трибунал. Оказывается, Штерн телеграфировал в Москву и сообщил, что находится до сих пор в Чите из-за разыгравшейся непогоды.
Дело Иванова, не удостоверившегося в факте, казалось бы, пустякового перелета из Читы на территорию Монголии, в трибунал, правда, не передали, ограничившись судом офицерской чести. Но из Генштаба отчислили, а в дальнейшем назначили начальником штаба одной из дальневосточных армий.
Зимой 1941-1942 годов, когда Генштаб испытывал очень острую нужду в опытных штабных работниках, Василевский, проконсультировавшись с некоторыми членами Политбюро ЦК партии, возвратил проштрафившегося кабинетного функционера для более рационального использования. Все шло нормально. Но однажды Сталин, случайно заметивший, что Иванов возвратился и работает в Москве, потребовал незамедлительного удаления провинившегося когда-то офицера, с теплого, по мнению высшего военного иерарха, местечка. Василевскому, по его словам, пришлось затратить немало усилий, чтобы отстоять в аппарате Генштаба Иванова. Лишь мотивировка острейшего дефицита квалифицированных штабных исполнителей позволила убедить Сталина. Последний разрешил Иванову остаться с большой неохотой и с условием, чтобы тот не попадался на глаза Верховному Главнокомандующему, то есть ему.
Случай с Ивановым, допустившем непростительную оплошность, наводит на определенного рода размышления. Очень многие мемуаристы единодушно заявляют, что Сталин органически не переносил малейшего обмана. Он мог многое простить, но фальсификацию, особенно заведомо умышленную, не прощал никому и никогда. Обманувший доверие вождя человек, какие бы заслуги он не имел в прошлом, практически переставал для него существовать. Полностью реабилитироваться фактически никому не представлялось возможным, тем более, если кремлевскому горцу внушали наличие умысла. В неумолимости его жесткой, но не жестокой, натуры было что-то сверхчеловечески твердое. Свою вторую фамилию он оправдывал сполна.
Почему же Иванов, в целом, по заверению Василевского, отличный работник, заслуженно заработавший затем не одну генеральскую звезду, относительно легко отделался? То есть счастливо избежал уголовного преследования?
