Собрание стихотворений | страница 42



Корабль вертоградом расцвел, корабельные снасти,
Как струны давидовой арфы, как музыка гроз.
Объята вселенная страшным и дивным пожаром.
Все громче органы ревут и псалмы пуритан,
Все ближе Сион — с каждым новым небесным ударом,
Качается, как Немезиды весы, океан.
А грешник — в геенне, и мельничный жернов на вые.
Но в час торжества невозможно никак позабыть,
Как были заплаканы эти глаза голубые,
Как голос взывал из пучин о желании жить.

2. «Мир снова, как палуба в черном густом океане…»

Мир снова, как палуба в черном густом океане.
Под грохот ночных типографских свинцовых страстей
Над пальмами солнце восходит, поют пуритане,
И утренний ветер стал гимном средь лирных снастей.
Что мы покидаем навеки? Немного.
Жилище, чернильницу, несколько книг.
Что значит чернильница или берлога
В сравненье, когда расставания миг?
О это волненье на дымном вокзале,
Когда чемоданы, как бремя, несут,
О грохот багажных тележек! Из стали —
Огромные стрелки вокзальных минут.
Терзает, как червь, нашу душу сомненье.
Кто прав? Судия или ты, человек?
И в хлопанье крыльев орлиных, и в пенье
Рождается новый мучительный век…

3. «Мечтатель, представь себе нефтепроводы…»

Мечтатель, представь себе нефтепроводы,
Лет аэропланов и бремя трудов,
Дым топок, вокзалов и труб, пароходы
И бархатный глас пароходных гудков.
Представь себе грузы, системы каналов.
Движенье атлантов до самой Москвы,
Пакгаузы фруктов, теплицы вокзалов,
Вулканы пшеницы, амбарные рвы.
Грохочут экспрессы средь тундр и сияний,
Трубят ледоколы в торжественный рог.
Жизнь — график прекрасных стенных расписаний,
А рейсы — Архангельск и Владивосток.
Ты будешь такой — Вавилоном, Пальмирой
Иль Римом! Хотим мы того или нет.
Ты будешь прославлена музыкой, лирой,
Но будешь ли раем? Мужайся, поэт!
Ведь, может быть, в час торжества и обилия света,
Под музыку гимнов, органов, свирелей, псалмов,
Никто даже и не посмотрит на гибель поэта
В кромешных пучинах, в геенне кипящих валов.
1936

107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…»

Где теперь эти тонкие смуглые руки,
Жар пустыни и тела счастливого зной?
Где теперь караваны верблюдов и вьюки,
Где шатры и кувшины с прекрасной водой?
Ничего не осталось от счастья в Дамаске:
Караваны верблюдов ушли на восток,
И резинка на розовой женской подвязке
Натянула на стройную ногу чулок.
Но ты плачешь и в мире холодных сияний
Говоришь, что тебе как родная сестра —
Эта женская страсть аравийских свиданий,
На соломе и в тесном пространстве шатра.
1936

108. «Как нам не надоело это…»