- В прошлой жизни я - исполнительный секретарь по внешней политике. Я ему говорю, слезь оттуда! Я не могу вести машину, когда твое тело лежит на ветровом стекле.
Эрик не мог отвести взгляда от левой части лица водителя. Поврежденный глаз Ибрагима зачаровал его, как ребенка, и ему даже не было стыдно так пялиться. Глаз будто бы был скручен, а бровь была прямая и немного приподнята. Веко было разделено на две части большим шрамом. Но не смотря на то, что веко обвисло и закрывало почти весь глаз, под ним все еще виднелось какое-то движение глазного яблока. Глаз будто жил собственной жизнью, отдельно от остального тела.
- Я ел за рулем, - сказал Энтони, размахивая своей коробкой с едой, - Заворачивал сандвичи в фольгу.
- Я тоже ел за рулем. Я не мог позволить себе перерыв на обед.
- Где ты облегчался, Ибрагим? Я делал это под Манхэттенским Мостом.
- Я тоже, точно там же.
- Я делал это в парках и скверах. Однажды даже на кладбище домашних животных.
- В некоторых случаях по ночам действительно лучше работать, - сказал Ибрагим.
Эрик будто слушал этот разговор издалека и начинал засыпать. Он выпил свой ликер, налитый в потрескавшийся стакан. Доев свой ужин, он положил ложку на коробку и осторожно поставил ее на ручку кресла. "Ручки" и "ножки" кресел надо переименовать. Он запрокинул голову и закрыл глаза.
- Бывал я здесь по четыре часа в день, - продолжал Энтони, - помогал отцу. По ночам работал таксистом. Я любил свое такси. У меня был небольшой вентилятор, который работал на батарейках. В то время не было кондиционеров. У меня была кружка с магнитом, которую я прикреплял к приборной доске.
- Я сделал обивку руля в черно-белую полоску, - сказал Ибрагим, - А на солнцезащитный козырек прикрепил фотографию своей дочери.
Со временем голоса становились просто сплошным звуком. Наконец-то закончилась мучившая его столько ночей бессонница. Он уплывал, чувствуя один единственный вопрос, оставшийся где-то в темноте.
Неужели так трудно было заснуть?
Сначала он услышал, как кто-то жует и сразу понял где находится. Затем он открыл глаза и увидел собственное отражение в зеркале. Комната давила на него. Он задержал взгляд на отражении. Его глаз был подбит там, где его ударили пирогом, а на лбу красовался порез от удара камерой, покрывшийся багровой коркой. Его волосы были дико взлохмочены, и он кивнул самому себе, сохраняя в памяти собственное лицо, вспоминая то, кем он является.
Парикмахер и водитель уже перешли к десерту в виде слоенного пирога с медом и орехами.
