Он торговал валютой любой территориальной единицы, современных демократических наций и древних султанств, республик людей, страдающих паранойей, адских дыр, которыми руководят обкуренные пареньки.
Он находил в этом красоту и четкость, скрытые ритмы в случайных изменениях курсов валют.
Он ушел из забегаловки, взяв с собой половину сандвича, и доедал его сейчас, слушая исступленный рэп, звучащий из динамиков музыкального центра. Это был голос Брута Феза, под аккомпанемент бедуинской скрипки. Но его отвлекло изображение на одном из экранов. Это был президент Мидвуд в своем лимузине, глава администрации, изображение которого транслировалось по всему миру в режиме реального времени. Эрик изучал его в течение десяти неподвижных минут. Он не двигался, президент - тоже. Даже машины не двигались, и там, и тут. Президент, одетый неформально, сидел в обычном для себя ступоре. Один раз он вздрогнул и пару раз моргнул. Его взгляд был пустым, не имел конкретного направления и значения. Он будто бы был наполнен воздухом вечной скуки, приправленной жужжанием мух.
Он не чесался, не зевал, и этим был похож на человека, сидящего за кулисами, ждущего, когда для него настанет время занять место гостя на каком-нибудь телешоу. Но на самом деле все было намного глубже и жутче, потому что в его взгляде не было ничего постоянного, не было жизни, потому что казалось, будто бы он существовал где-то вне времени, потому что он был президентом. Эрик ненавидел его за это. Он разговаривал с ним несколько раз, ждал его в приемной, с желтыми стенами, в западном крыле, давал советы насчет каких-то важных дел. Ему пришлось стоять там, где кто-то попросил его встать, пока их фотографировали. Он ненавидел Мидвуда из-за его вездесущности, ведь когда-то он был точно таким же. Ненавидел, потому что из-за него появилась угроза безопасности Эрика. Он ненавидел и издевался над ним, из-за его грушевидной фигуры и дряблой груди, скрытой под белой рубашкой.
Эрик мстительно взглянул на экран, с мыслью, что картинка передавала всю сущность президента. Он был нежитью, живущей в штате таинственного покоя, желающей воскреснуть из мертвых.
- Мы хотим думать об искусстве делания денег, - сказала она.
Она сидела на заднем сидении, на его сидении с подлокотниками. Он смотрел на нее и ждал.
- У Греков есть слово, описывающее это, - он все еще ждал.
- Хриматистикос, - продолжила она, - Но нам нужно дать этому слову немного свободы. Адаптировать его к данной ситуации. Потому что деньги приобрели новое значение. Теперь люди хотят быть богатыми только ради самого богатства. А большое богатство теперь состоит только из денег, они потеряли свое особое значение, так же, как когда-то и живопись. Денежная единица теперь ведет диалог с собой.
