— Очень прямое. Или вы полагаете, что я, старый член национал-социалистской партии, ничему не научился?
— Да нет, я просто думал, что… Если судно слишком перегружено взрывчаткой и в то же время не соблюдаются правила безопасности, то на этот счет существуют определенные законы. Или же в зависимости от номера членского билета они различны?
Фишель, волнуясь, даже не уловил насмешки в словах Шюттенстрема. Он серьезно воспринял его замечание:
— Да, закон не для всех одинаков! В конце концов, у нас наказуется не само преступление, а человек, как виновник преступления. Я всей своей службой, — Фишель, говоря это, все время бил себя в грудь, — доказал свое отношение к фюреру. Мой экипаж всегда был готов в любую минуту умереть за идеи нашей партии. Везде, где бы я ни служил, я был не только офицером, но и политиком. Моя служба — это образец служения народу и фюреру. Я всегда был примером для всех. Это они должны будут учесть!
— А вы еще не имели счастья убедиться, учитывают ли это наши канцелярские крысы?
— Вы еще увидите, господин Шюттенстрем! Конечно, вы не можете всего этого понять. В конце концов, национал-социализм не сделал вас великим. Но мне-то все хорошо известно, и я абсолютно уверен в этом!
Фишель, кажется, очень увлекся.
— Я уверен, — напыщенно продолжал он, — что дух фюрера укрепился и в нашей юстиции. Военные судьи уже освободились от старых, отживших представлений и принципов. Если «Нанкин» и был перегружен, значит, на то была воля фюрера. Ну, а что он может сделать против диверсий негодяев и преступников вроде вашего «зайца»? Нет, все его приказы имеют глубокий смысл и, в конце концов, приводят к успеху. При условии, если мы, солдаты, выполняем их точно. Только в одном я должен, пожалуй, упрекнуть себя: я, как воспитатель, недостаточно последовательно выполнял свой долг. Нельзя допускать ни малейшего послабления, ибо это начало конца. — Фишель вытер платком лицо. — Но в этом вопросе вы, господин Шюттенстрем, не можете или просто не хотите придерживаться моей точки зрения. Это я замечал уже несколько раз. Взять хотя бы ваше отношение к поведению Кунерта. Но я хочу сказать только одно: до тех пор, пока я нахожусь здесь, на «Хорнсрифе», я буду исполнять свой долг и ни на минуту не прекращу борьбы с недисциплинированностью и небрежностью. Со всей политической ответственностью я буду бороться за воспитание команды в духе идей нашей партии.
До Шюттенстрема дошел наконец смысл всех речей Фишеля. Пространные тирады незадачливого командира «Нанкина» он выслушал с удивительным спокойствием. Фишель не мог так быстро опьянеть от двух бокалов! Страх, жалкий страх за свою карьеру обуял его! Вот где собака зарыта!
