Серое, темное небо, я помню тебя разным — голубым, залитым солнечным светом и иссиня-черным, подсвеченным «изнутри» луной и мерцающими точечками звездочек. Помню белые облака невозможных форм и мрачные тучи, предвещающие приход слякотной осени и ее жестокой, но столь красивой подружки-зимы… Всего этого больше нет, лишь непрозрачная, вечная мгла на горизонте и неизбывная тяжесть над головой. Я никогда не полюблю новый мир — память о навсегда исчезнувшем рае не позволит… Уходить, покидать эту землю, пропитанную страданиями и неисчислимыми печалями, не страшно. Но у детишек, рожденных без неба, иного настоящего и будущего нет — наше поколение лишило их солнца, взамен одарив лишь вечным стенами со всех сторон. Мы — виноваты. Я — виноват. Потому без колебаний отдам свою безнадежную жизнь, лишь бы продлить вашу, сделать ее чуть легче и светлей. Умирать за других… страху не испоганить это чувство.
Из задумчивости выводит осторожный оклик.
— Командир! Неужели они, — выживший рядовой из моего отряда кивает в сторону площадников, — не дадут нам никакого оружия?
Пожимаю плечами:
— Мы можем драться и голыми руками.
Динамовцы одобрительно и с пониманием смеются:
— Два динамовца с лопатой заменяют эскалатор! — пусть шутка старая и нещадно перевирается каждой станцией на свой лад, но приговоренным смертникам достаточно и ее.
— Всегда мечтал схлестнуться с мутами врукопашную. Говорят, головы им нужно сворачивать строго по часовой стрелке, чтобы ненароком не сорвать резьбу…
Наши конвоиры с недоумением смотрят на заливающихся хохотом обреченных, перепачканных собственной кровью пленников. Когда становится невмоготу, самый страшный на Земле хищник начинает смеяться… Бывший самый страшный.
Один из «панцирников» приближается ко мне:
— Веселишься, Динамо?
Его голос, усиленный и одновременно искаженный динамиком переговорного устройства, узнать невозможно, но я уверен — передо мной Додон. Зачем он пошел с нами? Пытаюсь понять этого странного и ненавистного человека… И, наверное, понимаю: ведь он солдат, как и все мы…
— Так точно, Площадь. А ваши уже разучивают похоронные марши?
— А как же, кому-то ведь придется маршировать по вашим могилкам!
— Как бы на одной братской могиле нам всем мутанты джигу не сплясали…
Одновременно с Додоном оборачиваюсь и вижу того священника, что отсрочил нашу казнь. Его хмурое лицо — не прикрытое и не защищенное абсолютно ничем! — отражает крайнюю степень душевной концентрации.
