— Нет, благодарю вас. Только коньяк.
Как правило, он пил коньяк маленькими глотками, будто пригубливал: выпьет чуть-чуть, почмокает губами, поглядит рюмку на свет и блаженно вздохнет: «Ах, мадам Лонгвиль, что за божественный напиток».
Теперь же Шарвен выпил его залпом и сразу сунул в рот сигарету. Потом встал из-за столика, с минуту смотрел в окно на редких прохожих, под зонтиками шлепающих по грязным лужам мостовой, и направился к камину. Сел — и точно застыл. Камин сейчас не горел — было лето, но Арно привык сидеть именно здесь и никогда не менял своей привычки.
Хозяйка наблюдала за ним со все возрастающим беспокойством: таким удрученным она не видела Шарвена никогда. Он был не из тех, кто по пустякам поддавался меланхолии, — уж это мадам Лонгвиль знала преотлично. Даже, бывало, рассказывая о гибели какого-нибудь знакомого пилота, Арно не вешал носа и не раскисал.
— Вы верите в бога, мадам Лонгвиль? — спрашивал он.
— Конечно, — отвечала она. — Как можно не верить в бога!
— В таком случае вы должны считать нас, летчиков, более счастливыми людьми. Мы ведь привыкли к небу, и когда вся наша братия соберется там, — он глазами показывал за окно и поднимал руку кверху, — нам не придется привыкать к новой обстановке…
— Простите меня, мсье Шарвен, — отвечала мадам Лонгвиль, — но я не люблю, когда шутят так мрачно.
Нет, Арно не отличался ни черствостью, ни бесчувственностью. За его невеселым юмором легко угадывались испытываемые им боль и тоска, однако он умел держать себя в руках. Точно таким же был и Пьер Лонгвиль. Тому, кто плохо его знал, могло казаться: эту сильную натуру не согнет никакая беда, любое несчастье он шутя сбросит со своих широких плеч. Но мадам-то Лонгвиль видела все. Видела и чувствовала, как часто надрывалась душа ее мужа.
Да, Арно Шарвен — точь-в-точь Пьер Лонгвиль. Одна закваска. «Может быть, — думала мадам Лонгвиль, — я потому и испытываю к этому мальчику такую глубокую нежность? Может, потому мне и хочется назвать его своим сыном?»
Она наконец подошла к камину и устроилась рядом с летчиком.
— Как поживает Жанни, мсье Шарвен? Надеюсь, все хорошо? Не забыла ли она старушку Лонгвиль?
Шарвен, задумчиво глядя в сторону, молчал. Тогда мадам Лонгвиль переспросила:
— Я говорю о Жанни де Шантом… Кажется, она не заглядывала ко мне уже тысячу лет. С ней ничего не случилось? У нее все в порядке?
Шарвен кивнул:
— Да, у нее все в порядке. Спасибо вам, мадам Лонгвиль… Знаете, о чем я хочу вас попросить? Мне надо побыть одному. Вот здесь… Вы не обидитесь?
