Теперь Джейсон уже рыдал, икая и протяжно всхлипывая.
В одной из двустворчатых дверей появился Сондерс, учитель естествознания. Этот рассеянный человек с седой бородкой редко замечал, что происходит вокруг него. Однако что-то в этой группе возле окна, в этих неподвижно застывших фигурах, должно быть, насторожило его, потому что он остановился, не спуская с них глаз. Нахмурил брови. Потом подошел к ним. Они его не заметили. Не заметили, пока он не спросил:
— Что тут происходит?
Они тут же обернулись к нему, испуганные. Но Сондерс понял, что испугались они не его. Он никогда не внушал им страха. Их напугало что-то другое. Он бросил на них беглый взгляд, узнал присутствующих. У них были еще такие детские, не тронутые жизнью лица, что Сондерс каждый раз поражался, когда заставал их за какой-нибудь злой проказой. Он не понимал, откуда в них столько злобы. Смотрел на их лица и не понимал. Сондерс был ученый-натуралист, приверженец Дарвина, он не верил в библейское грехопадение. Но иногда ему приходило в голову, что какое-то биологическое грехопадение все-таки было.
Наверное, с человеческим родом произошло что-то ужасное, если дети человеческие могут… Сондерс увидел фигуру, обращенную к окну. По рыжим волосам он узнал Джейсона Кауарда, страстно любившего естественные науки. Сондерс прикусил губу и сердито кашлянул.
— Марш отсюда! — Несколько секунд мальчики не могли сдвинуться с места, они словно оцепенели. — Марш отсюда! — прошипел он. И они ушли, очень медленно. Лишь когда они покинули зал, внимание Сондерса обратилось на Джейсона, стоявшего неподвижно, как и прежде. И только повернув Джейсона к себе, учитель увидел его щеки, блестевшие от льющейся по ним крови…
Сондерс увел Джейсона в свою квартиру, там его жена промыла Джейсону царапины спиртом и залепила их пластырем. Сондерс отменил свои уроки. До полудня он разговаривал с Джейсоном, пытаясь вернуть его к действительности. Потом пошел к директору.
Но еще до того, как солнце достигло зенита, вся школа уже знала, что Джейсон Кауард, этот рыжий трус, сошел с ума.
Но Джейсон не сошел с ума. Он просто плакал над письмом. То утро обозначило для Джейсона вступление во взрослую жизнь и уже осталось с ним навсегда. Днем и ночью, долгие годы, оно возвращалось к нему: письмо — черные буквы на белой бумаге, залитые красным светом. Ему следовало призвать Бога к ответу и спросить, что означает это письмо. Ему следовало впасть в необъяснимую, безудержную ярость. И эта ярость, принимая различные формы, должна была увести его далеко от той жизни, которая, по-видимому, была ему предназначена.
