Работа продолжалась не меньше часа, за это-время Спот заставил стюарда принести им еще две порции виски.
— Так ему и надо, — буркнул Спот, когда стюард вернулся с двумя стопками.
— Кому? — не понял Давид.
— Рапорядителю рейса. Нет хуже младших офицеров. Им доставляет удовольствие решать, что музыкантам можно, а чего нельзя. Поверь мне, мальчик, в жизни слишком много младших офицеров.
И он снова склонился над роялем.
Давид с удивлением смотрел на него, но больше Спот ничего не сказал. Вспомнив о своем положении, Давид опять упал духом; он сидел здесь, вдали от дома, рядом с этим странным немногословным пианистом, чтобы помогать ему настраивать рояль, но, очевидно, был только предлогом для получения лишней порции виски.
Спот трудился. За маской иронии в нем скрывалось что-то рассудительное, осторожное, Давид не понимал, что именно, но это ощущалось во время его работы. Давид подумал, что мог бы заслужить признание пианиста, если б, сделав усилие, оказался ему полезным, при этом он был не прочь продемонстрировать Споту, что тоже обладает неплохим слухом. Время от времени Спот брал несколько аккордов и вопросительно взглядывал на Давида. Давид кивал или же делал знак, показывая, что «ля» слишком высоко. Так постепенно между ними возник своеобразный разговор, состоявший только из жестов и взглядов, во время которого Спот то и дело прикладывался к стопке.
Наконец Спот сел и, наклонившись вперед, заиграл ноктюрн Шопена. Он играл, не глядя на Давида.
Давид слушал. Спот играл чисто, ясно, совершенно прозрачно. Он не ловчил. Давид, который и сам неплохо играл на рояле и потому мог оценить исполнение другого музыканта, замерев, слушал, как этот судовой пианист исполняет Шопена, словно в концертном зале. Он с удивлением поглядывал на Спота. У Спота было бледное нездоровое лицо с глубокими морщинами и тенями под глазами, большой и тонкий нос. А глаза, на которые Давид обратил внимание еще в поезде, теперь, во время игры, были прикрыты. Тревога, жившая в этих глазах, охватила все существо пианиста. Он слушал глазами.
Между Давидом и Спотом возникла какая-то близость, доверие. Давид уже не был уверен, что Спот взял его с собой только ради виски. И когда Спот кончил играть и обернулся к Давиду, хотя глаза его все еще смотрели куда-то в себя, Давид невольно воскликнул:
— Это было прекрасно!
Спот скривился.
— Прекрасно? — разочарованно переспросил он. — Не надо так говорить. Unbegreiflich scheint die Nachtigall.
