— Чего-чего? — зевая, спросил Джим.
— Как-то ведь надо называть корабли, — заметил Джейсон.
— Будь добр, объясни, — попросил Джим Жоржа. — Выходит, мы плывем на греческом судне.
— Не на греческом, — дружелюбно сказал Жорж. Он был самый спокойный из всех музыкантов, хотя и родился в Париже; тщеславный и немного женственный, он питал сильное пристрастие к туалетной воде и не такое сильное — к красивым костюмам. В его багаже была уйма книг, Жоржа почти всегда видели с книгой в руке. К своим книгам он относился заботливо, почти нежно. Он всегда осторожно открывал книгу, чтобы не повредить корешок, и перед началом чтения проверял, чистые ли у него руки, однако, переворачивая страницу, каждый раз слюнил указательный палец. В среду он дал почитать Джиму роман Конрада, и Джим по привычке загнул в ней уголки страниц. Обнаружив это, Жорж очень огорчился: во-первых, потому, что это была его любимая книга, а во-вторых, потому, что именно Джим так обошелся с нею. Они были закадычные друзья — общительный Джим и этот французский книжный червь прекрасно дополняли друг друга и у них всегда находилась тема для разговора. Попросив Жоржа объяснить название «Титаника», Джим как бы извинился перед ним за те загнутые страницы.
— Греческое слово «титан», — начал Жорж, — означает… означает… Подождите… Лучше я начну с рассказа о сотворении мира.
— Да, так будет лучше, — буркнул Джейсон в чашку.
— Чтобы вам было понятнее, я воспользуюсь сравнениями из повседневной жизни, — сказал Жорж. — Греческая мифология иногда трудна для современных людей.
— Пользуйся чем хочешь, Жорж, — сказал Джим виолончелисту, — только не тяни так.
— Хорошо. Итак, сотворение мира. Как мы его себе представляем? Сотворение неба, земли и всех существ, которые населяют космос? Лучше всего представить себе сотворение в виде своего рода будильника.
В начале, когда будильник еще не прозвенел, был только Хаос. Только беспорядок, серый, бесформенный, текучий, без света и без тьмы. Похоже на то, что ощущает человек, проснувшийся после доброй попойки. Вот как это выглядело. Все элементы, все краски, силы и образы летали и сливались друг с другом, разделялись и сливались снова. И над всем этим, или во всем этом, сладко спал Кронос, Время.
Но когда будильник вдруг энергично затикал перед тем, как зазвонить, в этой сонной похлебке из всего и ничего что-то произошло. Каким образом это произошло или что послужило тому причиной, выше моего понимания. Но только вдруг из этой каши элементов появляется яйцо, сверкающее серебряное яйцо, и начинает плясать в этом Хаосе. В нем кто-то как будто поет, бормочет, квохчет — словом, очень странное яйцо. Изнутри раздаются звуки гармошки и топот множества дамских ножек, отплясывающих канкан, — о-го-го! — что же там заключено, в этом яйце? И вдруг — трах! Правильно, раздается треск — будильник звенит и пробуждает ото сна Время — Время начинается, яйцо снесено, серебряная скорлупа расколота, и тут же происходит сотворение мира. Неожиданно все меняется, и среди Хаоса возникает порядок. Свет и тьма отделяются друг от друга, возникает ночь, и возникает день, а также — солнце и звезды, и все это благодаря процессу сотворения мира, того мира, в котором мы с вами живем. Другими словами — я использую понятный всем образ, — возникает Париж, и в середине его находится сверкающий центр мира —
