решают, долго ли они, мертвые, будут оставаться с нами, живыми.
— Странные у тебя мысли, Аксель.
— Но тебя это так близко не коснется. Ведь ты даже не знала того, кто утонул.
— Да, не знала, но я никогда не забуду, как висели его плечи, когда его поднимали в вертолет.
— Ты очень боишься смерти?
— Да.
Становится холодно. Мы идем в дом и зажигаем роскошную медную печку, но газовое пламя нас не греет. Я думаю о том, какая музыка подошла бы к такому вечеру, как сегодня, и понимаю, что такой музыки нет. Когда погибла мама, у меня в голове звучала Четвертая симфония Брамса, но это потому, что именно ее передавали в утреннем концерте в то воскресенье, и потому, что мама напевала ее. Когда маму унес водопад, я помнил, как она напевала эту симфонию. А когда мне сказали, что Аня умерла, у меня в голове звучал квинтет до мажор Шуберта, но это из-за Ани — она говорила о нем перед смертью, потому что очень его любила. Однако для того, что случилось сегодня, для этой трагедии, которую можно назвать бессмысленной и которая была лишь естественным следствием мужской самоуверенности рулевого, музыки не существует. Музыки, которая всегда охраняет нас и подсказывает нам выход, сейчас нет. Я делюсь своими мыслями с Ребеккой. Она слушает меня вполуха, кивает.
— И все-таки поставь какую-нибудь музыку, — просит она.
Ребекка вдруг кажется мне маленькой и испуганной, она сидит на тахте, поджав под себя ноги и обхватив плечи руками, ведь ее жених не может сейчас обнять ее. Даже смешно, но в эту минуту она похожа на паука, который, чувствуя опасность, пытается сжаться в комок. Она как будто читает мои мысли в то время, как я ищу, что выбрать из огромного собрания пластинок, которое семейство Фрост держит даже на даче.
— Как думаешь, погибший был любовником Аниной мамы? — вдруг спрашивает она.
— Нет, — быстро отвечаю я, чтобы помешать этой мысли укрепиться у меня в голове. — Подумай только, что ей пришлось пережить в последнее время. Муж застрелился. Дочь умерла от истощения. За несколько недель она потеряла все.
— Но не забывай одну важную вещь, Аксель, — говорит Ребекка со свойственной ей рассудительностью. — В скорби всегда присутствует доля чувственности.
— Ты так думаешь?
— Да. Вспомни, скольких людей свела вместе скорбь. Скорбь глубоко проникает в нас. Это когда-то сказал мой папа. Она словно отворяет человека. А что случается, когда человек уязвим? Он становится восприимчивым. Жаждет утешения. Ищет, даже не сознавая этого. Ты не веришь?
