— Аксель! — кричит она. — Ты здесь?
Я прячусь в зеленой листве и не отвечаю. В голове вдруг мелькает новая мысль: она передумала! Решила не сдавать комнату. И хочет сказать мне об этом.
— Но ты же пошел сюда! Я знаю, что ты здесь!
Тишина.
Она всего в пяти метрах от меня. Все-таки она очень смелая, снова думаю я. Именно в этом месте я однажды до смерти напугал Аню. В висках у меня стучит. Только бы не стучало слишком громко. Теперь я вижу Марианне Скууг сбоку. Вижу ее возраст. Морщинки на коже. У Ани их не было. Вижу, что она останавливается, шарит в кармане, сворачивает самокрутку. Если ее муж был Человеком с карманным фонариком, то для меня она отныне Женщина с Реки, тонконогая, гибкая. С пожелтевшими от табака пальцами. Кровь ударяет мне в голову. И мне стыдно, стыдно, что в эти скорбные для нас обоих дни я думаю о чем-то, что могло бы с нами случиться, о чем-то неожиданном и свободном. Думаю, что я мог бы позвать ее, и она пришла бы ко мне, что мы могли бы вместе развеять нашу скорбь.
Марианне стоит и смотрит вниз на реку. Глубоко затягивается. Мне нравится ее манера курить. Кажется, что она никогда не выдохнет дым, что он недостаточно для нее крепок. Неожиданно она поворачивается и идет по тропинке назад, медлит, поднимает с земли упавший лист, держит его обеими руками. Словно любовь, которую прячет так глубоко. Или мысль, которая в эту минуту возникла у нее в голове. Я не отрываю от нее глаз. Как же она похожа на Аню, думаю я. И бормочу Ане, пребывающей где-то среди мертвых:
— Аня, дорогая, ты хочешь, чтобы я жил у твоей мамы? Правда, хочешь?
Но так же, как Марианне не получила ответа, я тоже не слышу ответа из Царства Мертвых или из сумерек.
Через полчаса я осторожно выбираюсь на дорогу и на трамвае возвращаюсь в город.
Думаю, что мне надо действовать быстро. Дать в «Афтенпостен» объявление о сдаче моей квартиры. Чтобы Марианне уже не могла передумать.
Хотя в глубине души я знаю, что она этого не сделает. Ведь она показала мне комнату Ани.
Менять что-либо уже поздно.
В ту ночь мне приснился Шуберт. Я играю его сонаты. У Шуберта были друзья. У меня — не знаю. Но у меня есть рояль. И я занимаюсь. Сейчас я играю только Шуберта, он сидит рядом со мной, как обычно сидит Сельма Люнге. Длинные проведения. Хрупкие побочные темы. Настоящее содержание создают второстепенные мотивы. В них чувства. Истина. Играть Шуберта — это знать, что ты любишь. Но ноты расплываются, их невозможно прочесть. На первых страницах я все видел. А теперь даже не понимаю, в какой тональности я играю. Но рядом со мной сидит Шуберт и слушает мое исполнение. Я не могу его разочаровать. У меня с ним много общего. Он тоже потерял мать в ранней юности. Потерял любимую. На молодой Терезе Гроб с изрытым оспой лицом ему жениться не разрешили. Их разделило подлое законодательство. Но он все равно любил ее. Других женщин в его жизни не было. Шуберт и Тереза были созданы друг для друга. Но должен ли я сейчас выразить его чувства к Терезе Гроб? В таком случае, почему я вдруг перестал видеть ноты? Они расплылись у меня перед глазами, вытекли на черные клавиши и исчезли в щелях между ними.
