10 марта я наконец собралась с духом и позвонила в редакцию. Меня сурово предупредили, что не позже двенадцатого материал должен лежать на столе у главного редактора. Я тут же взяла билет на самолет, позвонила домой и не удивилась, что Алик снял трубку.
— Где тебя носит? Ты что, прельстилась каким-нибудь донским казаком? набросился он на меня. — Я старый больной человек, лежу голодный в пустой квартире, жду тебя, можно даже сказать — волнуюсь. А от тебя — ни звонка, ни телеграммы.
— Что с тобой, Сухов? — изумилась я. — С каких это пор ты меня ждешь и можно даже сказать — волнуешься. Откуда столько чувств? И почему ты лежишь голодный? Опять нога?
— Весна, любезная моя Александра, — Сухов снова стал привычным, чуть ироничным Аликом. — Щепка к щепке тянется, льдина к льдине прижимается, а тебя все нет. А нога болит. Так вот бросишь меня надолго, приедешь, а меня уж и нет. Это ты у нас Шурка — хоть куда, а мне-то уже вторая половина пятого десятка. Ты уж приезжай скорее, обрадуй старика, накорми, обогрей.
— Так ты что, совсем из дома не выходишь, до магазина не можешь дойти? — Я всерьез забеспокоилась.
— Нога-то болит. Лежу тут, как в подводной лодке, автономно. Никуда не выхожу и видеть никого не хочу. Я только тут, у тебя, от всех отдыхаю.
Я облегченно вздохнула. Сухов пока не на смертном одре. Но мне все равно было жалко моего старого больного Алика Сухова, моего нежного, а главное многолетнего друга.
…Прилетев в Москву, я из аэропорта позвонила Алику, но телефон оказался занят. Я этому даже обрадовалась: устрою-ка я Сухову сюрприз, решила я и пулей помчалась в редакцию, чтобы сначала разделаться с горящим материалом, а уж потом безоглядно окунуться в домашние дела.
Главный редактор встретил меня словами:
— Мы не настолько независимы, Александра Борисовна, чтобы жить без тиража, а следовательно, и без зарплаты. Ваш материал стоит в плане, а вы, упиваясь свободой, потерялись где-то в донецких степях.
Видимо, полагая, что выволочку на этом можно закончить, Георгий Александрович предложил мне сесть, поудобнее устроился в большом вертящемся кресле, которое очень любил, утверждая, что оно помогает ему чувствовать вращение жизни, и сказал:
Ну-ка, посмотрим, что вы нам привезли, — он начал листать предусмотрительно отпечатанную мной еще в Донецке довольно пухлую рукопись.
Читая, он изредка морщился, хмыкал, качал головой, но в конце концов одобрил.
— Что ж, лихо написано. Интересно. Не думал, что милицейские журналисты могут написать аналитический материал, а не голую криминальную хронику, вроде вот этой.
