— Наверняка, — согласился Генри.
Черстин снова расстроилась и заплакала. Закрыв лицо руками, она всхлипывала и шмыгала носом.
— Я ничего… не могу… поде… — рыдала она.
— Ну, ну. — Генри протянул ей выглаженный носовой платок.
— Спасибо. — Черстин как следует высморкалась. — Ой! Нет, вот черт! — крикнула она вдруг. — ЧЕРТ!
— Что такое? — спросили мы в один голос.
— Я потеряла линзу, — ответила Черстин. — Контактную линзу, правую. Сидите на месте, НЕ ДВИГАЙТЕСЬ, СИДИТЕ!
Мы с Генри замерли на месте, не смея вздохнуть, пока Черстин осторожно разворачивала носовой платок, внимательно рассматривая каждую складочку, чтобы затем перейти к своей траурной одежде, столу, стулу и полу. Она осторожно опустилась на пол, шаря по ковру, как подслеповатая собака, и бранясь, как сапожник.
— Чертова линза! — рычала она так, что Генри усмехнулся. — Эти гребаные линзы стоят пятьсот с лишним крон за штуку!
В конце концов она нашла линзу в собственной чашке, выловила ложечкой и отправилась в туалет, чтобы ее вымыть.
— Забавная штучка, — произнес Генри.
— У меня нет слов, — отозвался я.
— А я влюбился, — скромно сообщил Генри. — I’m in love again, — тихо пропел он.
Я не решился сказать, что тоже влюблен. Может быть, не по уши, но, во всяком случае слегка — примерно по плечи.
За сим, разумеется, последовала песня. Лишь увидев любовно зарифмованный мною текст «Черри с траурной лентой и линзами», Генри понял, что я тоже пал жертвой страсти. Черстин оставила Генри номер своего телефона, сказав, что обязательно хочет встретиться с нами вновь — причем вскорости! Всю дорогу до дома Генри парил в облаках. Я же держал восторги при себе, хотя текст, который я написал и отдал Генри, чтобы тот переложил его на ноты, говорил сам за себя. Вне всякого сомнения, так мог писать только по-настоящему влюбленный поэт.
Около часа Генри сидел за роялем, сочиняя новую песню, после чего подозвал меня и сказал с язвительной улыбкой:
— Это сильный текст, Класа. Чертовски сильный текст.
— Спасибо, Гемпа. Сердечное тебе спасибо, — ответил я, затягиваясь сигаретой и присаживаясь на софу с черными кисточками.
— Но у меня возникло ощущение, что автор этих строк питает нежные чувства к объекту, если можно так выразиться… Это же, с твоего позволения, панегирик.
Смутившись, я выпустил дым прямо в лицо свинье, сидящей за роялем.
— Может быть, и так.
— Хо-хо! — выкрикнул Генри прямо в лицо роялю. — Придется нам ее делить. Целомудренно и невинно. Жюль и Джим… — продолжил Генри, наигрывая песенку, которую пела Жанна Моро и которую он сам помнил примерно наполовину.
