Я и не искал ее, понимал, что ей это не нужно.
Примерно год, нет, больше, чем год тому назад я позвонил в Германию, в общину, и попросил номер телефона еврейского дома престарелых. Спросил:
— У вас не живет случайно Эдна…?
— Живет, — ответили мне. — И уже довольно давно.
Попросил, чтобы сообщили ей о моем звонке.
— Если она захочет со мной поговорить… Если ей нужна какая-то помощь, звоните.
Эдна молчала. Но вскоре позвонила директор дома:
— Прочитайте по вашей племяннице кадиш…
Вчера была годовщина ее смерти.
Больше ничего не знаю.
Так и не пытался узнать, как звали эсэсовца — красавца-учителя из гимназии
Понятия не имею, кто такой Ральф.
Да и был ли он вообще? Не знаю.
Не пытаюсь проникнуть в тайны тех, кто выжил.
Дым
Так вот, я говорил об Освенциме…
Это напомнило мне другую историю, о цадике с горы Кальвария.
Я знал его. До войны он проводил лето в Мариенбаде и останавливался в пансионате Готлиба Ляйтнера. Мы тоже там бывали. Мой отец владел банками в Силезии, и мы могли себе позволить Мариенбад. Я ездил с родителями и сестрой, а цадик — с женой и сыновьями. Ну и, конечно, с приближенными. Он всегда путешествовал со свитой хасидов. Был погружен в свои мысли, ходил быстро, мы едва успевали за ним на прогулках.
(Вспомнил, Zu Goldenem Schloss… Так назывался наш пансионат — «Под золотым замком»).
Во время войны я оказался в Иерусалиме.
Собирался жениться и хотел, чтобы цадик благословил меня перед свадьбой. Он выбрался из Польши, осел в Иерусалиме, но по-прежнему оставался кальварийским цадиком. Аудиенцию устроила его жена, мадам Фейга Альтер. Помнила, как в пансионате я расставлял ей шезлонг. Она не любила солнца, предпочитала тень, и каждое утро я ставил ей шезлонг под деревьями. Даже летом ходила она в большом парике и тщательно застегнутом платье. Читала французские газеты и время от времени удостаивала меня каким-то вопросом, я отвечал коротко. Понимал: негоже молодому человеку разговаривать с супругой цадика!
Перед свадьбой по ее просьбе меня принял старший из сыновей цадика, Израиль, который позднее занял место отца. Мы сидели за столом. Он поздоровался, спросил о невесте — и замолчал. Был поздний вечер. Погасла лампа, в комнате сделалось темно и тихо. Я встал, чтобы выйти, и вдруг услышал:
— Хаскель, ты что боишься остаться со мной в темноте?
Я снова сел — и услышал удар.
Он ударил ладонью о стол. Потом еще раз. Потом — в третий. Я его не видел, только слышал, как падают мерные, сильные удары — один за другим, один за другим.
