Они приближались к месту, где Теплая кривым перекрестком соединяется с Гжибовской.[5] «офицерки», на них была мода в Варшаве во время войны. Прически не помню, кажется, валик. Волосы тогда накручивали на длинную спицу и с обеих сторон загибали вверх или вниз. Словом, это была элегантная дама, — неизменно подчеркивала мать Лины. — Даже те сапожки выглядели так, будто надела только чтобы пофорсить.
— Может, знала, что умрет, вот и нарядилась на смерть? — подсказала одна из слушательниц. — Люди очень заботятся о своем последнем наряде.
— Она не вела себя как сумасшедшая?
— Нет, держалась спокойно.
— Может, она кого-то потеряла, и ей уже было все равно?
— Нет, она не выглядела отчаявшейся.
— Судочки… — подсказывала Лина.
— Да, еще в руках она держала пустые судочки.
— А с чего вы взяли, что пустые?
— Она ими помахивала.
— Это могла быть Мириам, — сказала я, когда Лина и ее муж Владек рассказали мне об этой даме. Они не поняли.
— Мириам. Та, которую христиане назвали потом Марией.
Такая возможность им в голову не приходила. Скорей уж они могли допустить вмешательство цадиков.
Владек припомнил шутку военных времен, анекдот, который рассказывали в гетто. Немцы забрали всех евреев-христиан, и в костеле остался один единственный, последний еврей, Тот Самый, на кресте. Тогда Он сошел с креста и сказал Матери: «Mamе, kim…», что в переводе с идиш означает: «Мама, пошли…». И она пошла. На Умшлагплац. А что в костюме? Так не могла же она появиться в своем покрывале, как на костельных иконках, и с нимбом над головой. С пустыми судочками? В них была еда, но она спросила кого-то: «Вы ведь ничего не ели, правда?» Накормила — и пошла на Теплую, к подводе.
Репортерская работа приучила меня к тому, что истории логичные, без пропусков и загадок, до конца понятные, чаще всего неправдоподобны. А вещи, которые не объяснишь никак, случаются на самом деле. В конце концов, сама жизнь на земле — это чистая правда, хотя объяснить ее логически так и не удается.
3
Останки Давида из Лелёва 180 лет тому назад похоронили на местном кладбище. Кладбища давно уже нет, надгробье цадика недавно восстановили. Место указал Хаим Шрода, сын стекольщика Иосифа. Давид почивал в принадлежавшем общине кооперативном магазине, в «изделиях из металла». (После войны на еврейском кладбище устроили склад и два магазина — продуктовый и сельскохозяйственной техники). Раввин из Иерусалима попросил директора магазина перенести куда-нибудь «изделия из металла», — и хасиды начали копать. Через несколько часов показался фундамент. Нашли череп, берцовые кости и отдельные кости рук цадика. Отложили лопаты, зажгли свечи и прочитали кадиш. Раввин уложил останки и прикрыл их землей. Через несколько лет установили надгробье и отгородили его стеной от магазина. В годовщину смерти цадика со всего мира съехались к его могиле ученики и, как в давние времена, оставили записки с просьбами.
