в глазах жителей края поднялся на следующую недосягаемую высоту.
Вскоре после этого Сёма всплыл окончательно. Для начала в телевизоре — вдруг взял и мелькнул по всем новостным программам в специальном репортаже из Кремля. Где говорилось о теплой встрече флагманов отечественного бизнеса с отечественным же руководством. Прошедшей в атмосфере полного взаимопонимания.
В небольшой толпе флагманов показали и Сёму. Не сказать, чтоб совсем здорового, — все же был он в коляске, хотя до исчезновения бодро передвигался на своих двоих, — но несомненно живого. Без всяких следов полония на по-прежнему жизнерадостном лице. Однако больше всего земляков поразило не само явление Сёмы народу и не то, что состоялось оно не в Букингемском дворце, а в Кремлевском, и не коляска эта инвалидная — уж не молоденький, мужику за шестьдесят, всякое может быть, — нет, поразило их другое — сзади за коляску держалась ОНА! Скромненько так потупившись. Во всей своей сногсшибательной красе…
Многие до глубокой ночи прыгали по каналам, чтобы еще раз увидеть этот репортаж. А потом еще. И еще. И отвалиться наконец от экрана в горделивом восхищении: «Ну наш дает — саму Клеопатру в сиделки склеил!»
Это они не натуральную царицу, конечно, имели в виду, и не Вивьен Ли с Лиз Тейлор — кто ж их помнит, а Монику Белуччи — второй «Абеликс…» шел по ящику регулярно.
Позже, когда Сёма вернулся в свое поместье и начал принимать, выяснилось, что это не сиделка вовсе, а новая законная жена, что зовут ее не Моника, а Елена, что фамилия ее, как и у супруга, Трояновская, а какая была девичья — неведомо, но Белуччи вряд ли. Просто внешне они были очень похожи. Даже не как обычные сестры, а как однояйцевые близнецы. Или как один и тот же человек в разном возрасте — Елена была все-таки помоложе и в отдельных местах несколько попышнее — что ее, кстати, совершенно не портило, наоборот, придавало ей дополнительный и для здешних суровых широт, так и не поддавшихся теленашествию модельных скелетин, вполне положительный, эдакий рубенсовско-кустодиевский шарм. Который сразу натолкнул одного местного журналиста, поднаторевшего в светской хронике, на льстивое сравнение ее с другой Еленой — тоже прекрасной.
Так ее и стали звать.
Откуда она взялась, где родилась, росла и зрела, где Сёма вообще такую красоту нарыл — слухов ходило множество. Едва ли не каждый в городе свою фантазию к этому приложил. Загадочное молчание Прекрасной, ее односложные ответы, а чаще — просто вежливая и ослепительная улыбка служили тому хорошей почвой. Одни были уверены, что выросла она где-то неподалеку, в старообрядческом скиту, сокрытом глухой тайгой от гонений всякой власти. Другие — что она пуэрториканка и по-русски еле говорит — отсюда и молчаливость. Третьи утверждали, что она победительница всемирного конкурса красоты, делегированная отчего-то Казахстаном и похищенная Сёмой из-под короны, как из-под венца, — а чтобы скандала не было, это дело замяли и корону спешно вручили другой, по правде сказать, чистой уродине. Четвертые точно знали, что Сёма нашел ее в Бразилии, где лишь среди потомков русских эмигрантов сохранилась настоящая дворянская
